Анж Питу - Александр Дюма (1851)

«O! – воскликнул Питу и продекламировал знаменитый стих Вергилия: Qudrupedante putrem sonitu unqula campum»[64].

Он оглянулся.

Дорога была пуста.

Может, то ослы, которых он обогнал в Левиньяне и которые перешли на галоп? Нет, поскольку по камням стучали стальные копыта, как сказал поэт, а Питу за все годы, прожитые им в Арамоне и даже в Виллер-Котре, видел всего одного подкованного осла, который принадлежал мамаше Сабо, да и подкован он был только потому, что мамаша Сабо осуществляла почтовое сообщение между Виллер-Котре и Крепи.

Он тут же позабыл про донесшийся звук и вернулся к размышлениям.

Кто такие эти люди в черном, которые выспрашивали у него про доктора Жильбера, связали ему руки, преследовали его, но от которых он все-таки удрал?

Откуда появились эти люди, которых в кантоне никто не знает?

И почему они набросились именно на него, Питу, хотя он их никогда не видел и, следовательно, не знает?

И вообще, как это получается: он их не знает, а они его знают? Почему м-ль Катрин велела ему отправиться в Париж и, чтобы он не терпел нужды в дороге, дала двойной луидор, составляющий сорок восемь ливров, иначе говоря, на сто сорок фунтов хлеба, если считать по четыре су за фунт, каковым хлебом можно питаться восемьдесят дней, то есть почти три месяца, ежели разумно ограничивать его потребление?

Быть может, м-ль Катрин предположила, что Питу придется восемьдесят дней не возвращаться на ферму?

Вдруг Питу вздрогнул.

– Снова цокот подков, – промолвил он.

И он оглянулся.

– Нет, сейчас мне не послышалось, – пробормотал Питу. – Я действительно слышу цокот подков скачущей лошади. Поднимусь-ка повыше, чтобы увидеть ее.

Не успел он закончить эту фразу, как на вершине невысокого холма, с которого он недавно спустился, то есть шагах в четырехстах от него показалась лошадь.

Питу, который совершенно не допускал, что агент полиции способен обернуться ослом, очень даже допускал, что тот может сесть на коня, чтобы как можно скорее настигнуть ускользнувшую добычу.

Страх, совсем недавно отпустивший Питу, опять овладел им и придал его ногам неутомимость и стремительность даже больше, чем два часа назад.

Поэтому, не раздумывая, не осмотревшись как следует, не попытавшись даже придать какую-то видимость бегству и рассчитывая только на неутомимые ноги, Питу одним прыжком перемахнул через дорожную канаву и понесся по полю в направлении Эрменонвиля. Питу не знал, что бежит к Эрменонвилю. Просто он увидел на горизонте верхушки деревьев и подумал: «Ежели я добегу до этих деревьев, которые, вероятнее всего, стоят у кромки леса, я спасен».

И он помчался к Эрменонвилю.

На сей раз ему предстояло обогнать скачущую лошадь. У Питу на ногах выросли крылья.

Способствовало этому и то, что, пробежав по полю с сотню шагов, Питу оглянулся и обнаружил: всадник принудил лошадь совершить прыжок и перенести его через канаву.

С этого момента у беглеца уже не было сомнений относительно намерений всадника; поэтому он удвоил скорость и бежал, даже не оглядываясь, из страха потерять время. Подгонял беглеца сейчас вовсе не стук подков по камню: люцерна и вспаханная земля глушили этот звук; нет, подгонял беглеца преследующий его крик, последний слог фамилии Питу, выкрикиваемой всадником, – у! у! – и казавшийся отзвуком его ярости; крик этот летел по воздуху следом за беднягой.

После десяти минут такого безумного бега Питу ощутил тяжесть в груди и туман в голове. Глаза у него вылезали из орбит. Ему казалось, будто колени у него вздулись до чудовищных размеров, а в крестец кто-то насыпал мелкие камешки. Иногда он запинался за борозды – он, который при беге обычно так высоко поднимал ноги, что можно было видеть все гвозди в подошвах его башмаков.