Кавалер Красного замка - Александр Дюма (1845)

– Что бы я сделал, гражданка?.. Я приказал бы запереть все выходы из Тампля; подошел бы прямо к патрулю, схватил бы кавалера и сказал ему: «Кавалер де Мезон Руж, я арестую вас как изменника отечеству», а уж если бы я наложил на него руку, так, уверяю вас, он бы не вырвался.

– И что потом? – спросила Женевьева.

– Потом судили бы его и его сообщников, и ему уже отрубили бы голову, вот и все.

Женевьева вздрогнула и с трепетом взглянула на соседа.

Но гражданин Моран, казалось, не заметил этого взгляда, спокойно выпил стакан вина и сказал:

– Гражданин Лендэ прав. Так следовало бы поступить; к несчастью, этого не сделали.

– А куда же девался этот кавалер де Мезон Руж? Что знают о нем? – спросила Женевьева.

– Ну, – пробормотал Диксмер, – он, верно, недолго раздумывая и увидев, что попытка сорвалась, тотчас удалился из Парижа.

– Может быть, выехал из Франции, – прибавил Моран.

– О нет, нет! – отвечал Морис.

– Как! Он так неблагоразумен, что решился остаться в Париже? – спросила Женевьева.

– Не двинулся с места!

Общее изумление встретило слова Мориса.

– Но это только предположение ваше, гражданин, – сказал Моран, – не более как простая догадка.

– Нет, все верно.

– Признаюсь, – сказала Женевьева, – я никак не могу поверить вашему рассказу, гражданин. Какая непростительная неосторожность!

– Вы женщина, гражданка, и поймете, что могло заставить такого человека, как кавалер де Мезон Руж, действовать вопреки личной безопасности.

– Но что может заглушить страх, внушаемый смертью на эшафоте?

– Что? Любовь, – ответил Морис.

– Любовь! – повторила Женевьева.

– Разумеется. Неужели вы не знаете, что кавалер де Мезон Руж влюблен в Марию-Антуанетту?

Слушатели рассмеялись недоверчиво, но тихо и принужденно. Диксмер пристально взглянул на Мориса, как бы желая разглядеть его насквозь. У Женевьевы навернулись слезы; дрожь, замеченная Морисом, пробежала по ее телу. Гражданин Моран, подносивший стакан к губам, пролил вино; его бледность испугала бы Мориса, если бы в эту минуту все внимание молодого человека не было обращено на Женевьеву.

– Вы дрожите, гражданка! – прошептал Морис.

– Не вы ли сами сказали, что я все пойму, потому что я женщина? Нас, женщин, трогает всякая преданность, как бы ни была она противна нашим правилам.

– А преданность кавалера де Мезон Ружа, – продолжал Морис, – тем удивительнее, что он никогда не говорил с королевой.

– Послушай-ка, гражданин Лендэ, – сказал любитель крайних мер. – Мне кажется… позволь говорить откровенно… ты чересчур снисходителен к этому кавалеру…

– Милостивый государь, – отвечал Морис, употребляя, может быть, намеренно этот титул, вышедший из употребления, – я люблю людей великодушных и храбрых; но это не мешает мне сражаться с ними, когда встречаю их в рядах врагов. Не теряю надежды встретить когда-нибудь кавалера…

– И… – начала Женевьева.

– И если встречу, сражусь с ним.

Ужин кончился. Женевьева, вставая, дала понять, что пора разойтись.

В эту минуту часы начали бить.

– Полночь! – спокойно сказал Моран.

– Уже полночь! – живо повторил Морис.

– Ваше восклицание мне очень приятно, – сказал Диксмер. – Оно показывает, что вы не скучали с нами, и дает надежду, что мы снова увидимся. Вы в доме настоящего патриота и, надеюсь, скоро убедитесь, что для вас это дом друга.

Морис поклонился, повернулся к Женевьеве и спросил:

– И вы тоже позволяете мне прийти?

– Не только позволяю, но и прошу, – отвечала Женевьева с живостью. – Прощайте, гражданин.

И она вышла.

Морис простился с собеседниками; особенно раскланялся с Мораном, который очень ему понравился; пожал руку Диксмеру и вышел, ошеломленный разными событиями, волновавшими его в этот вечер, более веселый, чем печальный.