Расколотый разум - Элис Лаплант (2011)

– Вы уже спрашивали об этом много раз. Если это и было, я ничего не знаю. Она не исчезала надолго. Иногда я стираю в подвале. Или готовлю суп. Если она и уходила к Аманде, то вернулась, прежде чем я ее хватилась.

– Разве вас это не беспокоит?

– Еще как. Честно, я стараюсь изо всех сил. Мы поставили замки на все двери, но ее это расстраивает и приносит больше вреда, чем пользы. Лучше оставлять двери незапертыми и следить за ней. Обычно соседи замечают. Такая уж у нас улица. Все приглядывают друг за другом. Ее всегда приводили обратно. Мы сделали для нее браслет, но она его не носит.

– А по ночам?

– По ночам проблем нет. Мне говорили, что бывали случаи, когда их приходилось привязывать к кровати на ночь, иначе ведь неизвестно, что они натворят. Но не она. Она ложится спать ровно в девять и не издает ни звука до шести утра. По ней можно часы сверять.

Но брюнетка не слушает. Она хмурится. Подносит блокнот к самым глазам, проводит пальцем меж двух листов, откладывает его и смотрит на меня.

– Не хватает листа. И его не вырвали. Вырезали. Лезвием или чем-то таким. – Она смотрит на меня, двигает стул ближе к блондинке и говорит чуть тише. – Она ведь была врачом? Хирургом?

– Да, именно так.

– У нее еще остались инструменты? Скальпели?

– Не думаю. Разве они не принадлежат больнице? Никогда не видела тут ничего такого. А уж я бы заметила. В доме нет ничего, о чем бы я не знала. Мне приходится и за вещами приглядывать. Иначе никогда не угадаешь, что она сделает.

Блондинка переводит дыхание.

– На прошлой неделе она выбросила все свои украшения. Мы обнаружили это по чистой случайности – ее дочь нашла бриллиантовую подвеску в снегу рядом с мусорным баком. Мы копнули чуть глубже и нашли ее обручальное кольцо. А потом несколько семейных реликвий – некоторые действительно ценные, другие же скорее сентиментальные. Мы все нашли, и на этот раз мы обыскали весь дом, абсолютно весь. Ножей точно не было. Ее дочь забрала пару побрякушек – особое ожерелье матери и отцовский перстень колледжа – и запрятала все это в банковскую ячейку.

Я издаю какой-то шум. Пока обе женщины не обратили на меня внимание, я и не понимала, что смеюсь.

Я встаю. Иду в гостиную. Подхожу к фортепиано. К стулу. Открываю сиденье. Оно, кажется, забито хламом. Это наше с Джеймсом не-знаю-но-не-могу-место. То есть: я не знаю, что с этим сделать, но выкинуть пока что не могу. Чеки на покупки, которые мы, возможно, вернем в магазин. Детали от чего-то. Носки без пары.

Я копаю глубже. Сквозь старые рецепты на очки для чтения, почти севшие батарейки, журналы «New Yorker». Пока не добираюсь до дна. Я вытаскиваю ее, неплотно обернутую полотняной салфеткой.

Моя особая рукоятка для скальпеля. Она сверкает. Манит. Умоляет ею пользоваться. На ней выгравировано мое имя вместе с датой окончания хирургической практики. Что обо мне говорят в больнице: «спросите мнение другого врача – она здесь лучшая, но она как молоток без гвоздя. Она будет оперировать и заусенцы, если ей дать такую возможность».

Какие-то полиэтиленовые свертки выпадают из салфетки. В каждом из них – сверкающее острое лезвие, готовое к тому, чтобы его вставили в рукоятку. Готовое разрезать. Обе женщины стоят рядом и внимательно смотрят на меня. Блондинка закрывает глаза. Каштановая девица протягивает руку:

– Я вынуждена забрать это, мадам. И боюсь, что вам придется проследовать за мной.

* * *

Мы в машине. Я сижу сзади, за водителем с короткими каштановыми волосами. Не могу точно сказать, мужчина это или женщина. Руки на руле сильные, даже грубые. Руки гермафродита.

Магдалена сидит рядом со мной. Говорит по телефону. Быстро объясняет что-то одному человеку, вешает трубку, тут же звонит еще кому-то. Холодно. Идет снег. Хотя на деревьях уже появились почки. Я опускаю стекло, чтобы ощутить лицом холод. Типичная весна в Чикаго.