Радость жизни - Эмиль Золя (2016)

— Ну, слава богу! Господин Лазар костлявых не любит! Он ведь был в Париже, у него хороший вкус… Видите, он ее поставил на землю, все равно, что спичку швырнул.

И, словно боясь опять сказать что-нибудь лишнее, Вероника снова принималась за уборку и яростно перетряхивала перину. Полина, погруженная в раздумье, до самого заката следила за белой курткой Лазара и розовым платьем Луизы, мелькавшими среди черных силуэтов рабочих.

Через несколько дней у Шанто начался сильный приступ подагры, и девушка решила сойти вниз, несмотря на слабость. Она вышла из комнаты в первый раз после болезни для того, чтобы посидеть у постели больного. Г-жа Шанто со злобой говорила, что у них не дом, а больница; ее муж с некоторых пор совершенно не покидает кушетки. В результате участившихся припадков подагра завладела всем телом, поднималась от ступней к коленям, забралась в локти и наконец в кисти. Маленькая белая горошина на ухе исчезла, но появились другие, более значительные; все суставы опухли: подагрические узлы проступали всюду под кожей беловатыми бугорками, похожими на рачьи глаза. Это уже была подагра хроническая, неизлечимая, подагра, которая сводит суставы и обезображивает тело.

— Боже мой, как я страдаю! — повторял Шанто. — Левая нога совершенно одеревенела, нет возможности двилуть ни ступней, ни коленом… А как жжет локоть!.. Посмотри-ка…

Полина увидала на левом локте сильно воспаленную опухоль. Шанто особенно часто жаловался на этот сустав, в котором боль становилась невыносимой. Он со вздохом протянул руку, не сводя с нее глаз; и действительно, рука Шанто представляла жалкое зрелище: суставы пальцев распухли, стали узловатыми, а скрюченный указательный палец, казалось, был раздроблен ударом молота.

— Я не могу лежать, помоги мне, пожалуйста… Только найду удобное положение, как начинается та же боль, — мне точно пилой пилят кости… Попробуй меня приподнять хоть немного. В течение часа приходилось раз двадцать менять положение. Он надеялся на облегчение, а между тем все никак не мог найти себе места. Но Полина была еще настолько слаба, что боялась его приподнимать одна. Она шепнула:

— Вероника, помоги мне, только бери его тихонько.

— Нет, нет, не надо Вероники! — закричал больной. — Она меня растрясет!

Тогда Полина напрягла все свои силы; у нее заломило плечи. Но хотя она повернула больного с величайшей осторожностью, он испустил пронзительный вопль, и служанка бросилась вон из комнаты. За дверью она продолжала ворчать и говорила, что только такая святая, как барышня, может все это переносить. Сам господь бог сбежал бы, если бы слышал, как воет хозяин.

Приступы утратили свою остроту, но не прекращались, — наоборот, теперь они досаждали больному беспрерывно и днем и ночью, становясь безмерной пыткой из-за его мучительной неподвижности. Шанто приходил в отчаяние. Сначала ему казалось, что какой-то зверь гложет ему ногу; теперь же все тело словно размалывали жерновами. Ничем нельзя было облегчить его страдания. Полина оставалась при больном неотлучно, покорялась всем его капризам, готовая каждую минуту поворачивать его с боку на бок, хотя это не приносило ни малейшего облегчения. Но хуже всего было то, что мучительная болезнь сделала его несправедливым и грубым, он раздражался и говорил с Полиной, как с неловкой прислугой.

— Ты так же глупа, как Вероника!.. Разве можно так впиваться пальцами в тело! У тебя руки, как у жандарма!.. Оставь меня в покое! Я не желаю, чтобы ты меня трогала!

А она, никак не отзываясь на его слова, все с той же кротостью старалась быть еще заботливее и нежнее. Когда она замечала, что Шанто сильно раздражен, она на минуту пряталась за занавеску, чтобы он ее не видал, и давала ему успокоиться. Здесь она часто беззвучно плакала не из-за грубости несчастного старика, а из-за его ужасных страданий, так его ожесточивших. Вскоре до нее доносились тихие жалобы Шанто: