Этого Скотт вынести не мог. Лучше было принести жертвоприношение в палатке. Так он мог попытаться превратить свое поражение в победу. Он убедил Уилсона и Боуэрса остаться с ним и ждать конца, хотя инстинкт людей, оказавшихся в таком положении, требовал от них продолжать движение, даже замерзнуть в снегу – но попытаться спастись. По меньшей мере девять дней они лежали в своих спальных мешках. Потом закончились последние продукты и топливо – и они умерли.

Все трое написали перед смертью свои последние письма, веря, что когда-нибудь их найдут. Скорее всего, это было тем самым аргументом, который использовал Скотт, чтобы убедить Уилсона и Боуэрса лежать и ждать в палатке. Замерзни они в дороге – их записи и тела будут потеряны навсегда. В палатке у них оставался шанс быть найденными и спасти свою историю от забвения.

Уилсон и Боуэрс оставили несколько коротких, трагических, очень личных записей. Но Скотт подготовил свои прощальные письма заблаговременно. Самое раннее из них датировано 16 марта и адресовано сэру Эдгару Спейеру, казначею экспедиции: «Боюсь, мы должны уйти». Скотт уже сдался-.

Письмо следовало за письмом: Скотт обращался к публике. Чувствуя приближение смерти, он демонстрировал ликование, которого никогда раньше не проявлял, – истинный путь мученика. Парадокс заключался в том, что Уилсон, столь долгое время вынашивавший идеи стремления к мученической смерти, сейчас чувствовал только сожаление.

Он обещал Оутсу, что увидится с его матерью. У него оставался единственный способ оправдать оказанное ему доверие – передать госпоже Оутс последнее сообщение сына и описать его конец. Уилсон находился на грани нервного срыва, потому что оказался в том же положении – он так и написал матери Оутса. Он больше не питал надежд увидеться ни с ней, ни со своей женой, ни с собственными родителями. Уилсон понимал, что он – прирожденный неудачник. И что смерть его напрасна. Они оказались всего в десяти милях севернее того места, куда Скотту настоятельно предлагали перенести склад, так трагически далекий сейчас.

Я оставляю тебя одного [писал Скотт своему зятю Уильяму Эллисон-Макартни, управлявшему семейными финансами], но не по собственной воле, ты знаешь… Свои деньги, около двух тысяч фунтов, я завещаю матери. Должно поступить еще что-то. Встреться со Спейером и поговори насчет прав Кэтлин. Ты всегда был молодцом.

Затем Скотт подготовил свой уход со сцены.

Я был еще не слишком стар для этой работы [написал он адмиралу сэру Фрэнсису Бриджмену, своему последнему командиру]. Более молодые пошли ко дну раньше. Мы подаем хороший пример нашим соотечественникам если не тем, что попали в безвыходную ситуацию, так хотя бы тем, что встретили ее как мужчины.

Это была его постоянная тема. В письме Сэру Джеймсу Барри он выразился так:

Мы показываем, что англичане все еще могут умирать стойко, борясь до самого конца… Я думаю, это станет примером для наших потомков.

Однако сэру Клементсу Маркхэму – человеку, которому Скотт был обязан полученным шансом, определившим его жизнь, – не было оставлено ни единой строчки. Он писал Кэтлин: «У меня не хватило времени написать сэру Клементсу. Передай ему, что я много о нем думал и никогда не жалел о том, что он поставил меня командовать “Дискавери”».

Но вместе с тем Скотт успел составить сообщение для публики:

Причины несчастья связаны не с ошибками в организации, а с невезением во всех направлениях, где пришлось идти на риск… Потеря пони как средства передвижения… Погода… Мягкий снег в нижней части ледника… Ведь все остальное – запасы продуктов, одежда и склады… были доведены до совершенства… Я не думаю, что человеческие существа когда-нибудь еще переживали такой месяц, который пришлось вынести нам… Мы могли бы справиться… но помешала болезнь… капитана Оутса и нехватка топлива в наших складах, за которую я не могу отвечать…