Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд (2012)

Всего этого, конечно, Черри-Гаррард не знал. Более того, он был несведущ в навигации – и потому не осмелился идти дальше, чтобы не разминуться со Скоттом. К тому же в тот момент по плану Скотт еще не должен был прийти на «Склад одной тонны» – а он сам убедил Черри-Гаррарда, что график нарушать нельзя. Ситуация не казалась критичной. Черри-Гаррард счел оправданным свое пребывание на «Складе одной тонны», где добросовестно– ждал шесть дней. Он повернул назад 10 марта, все еще не подозревая, что полярная партия в опасности.

Когда Черри-Гаррард уехал, Оутс находился почти при смерти. Скотт заставил Уилсона разделить на всех запас таблеток опиума, чтобы каждый мог распорядиться ими, как захочет.

Теперь Оутса поддерживала только надежда дождаться прибытия собачьих упряжек. К 14–15 марта – они уже потеряли счет дням, – когда упряжки так и не появились, он потерял последние силы и больше не мог держаться. Боль в обмороженных ногах, гангрена, голод и холод были слишком тяжелы. Оутс дошел до финальной стадии апатии, которая наступает в таких случаях на сильном морозе. Он попросил, чтобы его оставили в снегу в спальном мешке, но, в конце концов, поддался уговорам пройти еще несколько миль в призрачной надежде, что упряжки вот-вот покажутся на горизонте. После неизбежного разочарования он сдался.

В ту ночь в палатке Оутс обратился к Уилсону, как всегда делал в случае неприятностей. У него не было желания поверять что-то Скотту, к которому он давно не испытывал ни капли уважения. Оутс предельно ясно понял, что был предан бездарным руководителем. Надо было говорить, настаивать – но не молчать. Тогда остался бы шанс избежать этой беды. Тяжело было нести в душе такой груз сожалений.

Оутс уже давно перестал делать записи и сейчас отдал фрагменты своего дневника Уилсону с просьбой передать бумаги его матери. Он признался Уилсону, что это единственная женщина, которую он любил, и теперь горько сожалеет, что не может написать ей в данный момент, перед смертью.

Если верить дневнику Скотта, Оутс «спал всю ночь – имеется в виду, что это уже перестало быть нормальным явлением, – в надежде не проснуться». Что это значит? Он мог бы принять таблетки опиума, чтобы быстро избавиться от несчастий, но не нашел в себе силы перешагнуть через этот моральный барьер. Вероятно, он обратился к Уилсону, и тот сделал ему укол морфия. Похоже, это была не смертельная доза, что подтверждается его словами в письме родителям Оутса – «наша совесть чиста». Но он мог дать Оутсу дозу, достаточную для того, чтобы успокоить его боль, возможно, с тайной мыслью, в которой сам не до конца признавался себе, что в таком состоянии этого будет достаточно для окончательного ухода.

Но легко умереть Оутсу не удалось. Утром он проснулся. Это было, если даты верны, 17 марта, в его тридцать второй день рождения. Стены палатки скрипели, по ткани хлестал ветер. Оутс тихо выбрался из помятого и влажного меха своего спального мешка, переполз по ногам своих спутников, пересек палатку и, добравшись до выхода, висящего, как пустой мешок, начал открывать его. Это был обычный и знакомый ритуал. На него смотрели три пары глаз, кто-то сделал неуверенную попытку остановить его.

Узел ослаб, мешок открылся и превратился в туннель. Как животное, уползающее умирать, Оутс, хромая, выбрался из палатки и скрылся из вида в круговерти метели.

Уилсон написал матери Оутса, что никогда в своей жизни не видел такого мужества, которое проявил ее сын. «Он умер, – сказал Уилсон, – как мужчина и как солдат, ни одного слова жалобы».

По версии Скотта, изложенной в его дневнике, Оутс, выходя из палатки, сказал: «Я только выйду наружу, может быть, ненадолго». Скотт утверждал, будто Оутс

с гордостью думал о том, что его полк должен восхититься тем, как храбро он встречает свою смерть… Мы понимали, что бедный Оутс шел навстречу смерти, но… мы знали, что это был поступок храброго человека и истинного английского джентльмена.