Собачий архипелаг - Филипп Клодель (2018)

После чего Мэр распорядился, что он сам, Спадон, Кюре и Доктор займутся тем, что он назвал похоронами, хотя чувствовалось, что это слово даже он произносил с напряжением. К числу избранных Мэр добавил и Учителя, поскольку понял еще до того, как тот вмешался, что он непременно захочет при этом присутствовать. Старуха, которая до этого не раскрыла рта, безмолвия не нарушила, что до Америки, так он был только рад, что о нем забыли. Вся эта история и без того отняла у него слишком много времени, а у него имелись дела и поважнее, чем погребение дикарей.

После последних инструкций Мэра все разбрелись во тьме кто куда.

Иными словами, в ту ночь никто из них так толком и не уснул. Возможно, одной из причин стало назойливое дыхание ветра, стремившегося пробраться во все щели домов – под порог, сквозь неплотно прилегающие створки окон, раздражая и без того расшатанные нервы, которым хватило и этой малости, чтобы скрутиться в клубок, как гадюкам. Но, конечно, не один ветер мучил их души: образ троих утопленников так и стоял у них перед глазами, и избавиться от него было невозможно.

Доктор внезапно проснулся, в два часа тринадцать минут, судя по светящимся цифрам радиобудильника, после того как почувствовал на спине прикосновение того, что показалось ему большой холодной рукой, и увидел прямо перед собой огромное лицо, чьи синие, почти черные, губы пытались запечатлеть на его лбу поцелуй.

Он включил телевизор. Последнее время он делал это нечасто. Выступал какой-то политик. Лет шестидесяти, с бронзовым загаром и ослепительной улыбкой. Доктор убрал звук. Политик походил на всех своих собратьев-краснобаев: ухоженная кожа под толстым слоем макияжа, крашеные или пересаженные волосы, гладкие шеи откормленных индюшек, торчащие из воротников непременных светло-голубых рубашек.

На мгновение Доктор растворился в этом лице, которое, по сути, ничьим лицом и не было, но позволяло ему забыть лица негров, как их назвал Кюре без тени лукавства или недоброжелательности. Он удивился тому, что политики могут вот так выступать прямо посреди ночи, – для кого и, в конце концов, для чего? У него не возникло желания включить звук, чтобы узнать больше, поскольку было ясно, что ни этот, ни другой ничего существенного не скажут – им попросту нечего сказать. Не скажут ничего, отличающегося глубиной, важного и необходимого людям, например, о перспективах развития современного мира, не скажут того, о чем пока еще можно прочесть в книгах. Профессия политиканов – говорить, болтать без устали, без остановки, не слушая собеседника, жить в вечной говорильне, даже самой пустой и ставшей шумовым фоном, бессмысленным и гипнотизирующим, современным пением сирен.

Доктор подогрел остатки кофе в кастрюльке, стоящей на плите, и выпил их, очень крепкие и без сахара, прислушиваясь к завыванию ветра. Потом зажег сигару и взял старинное издание Дантова «Ада», которое всегда находилось у него под рукой и сопровождало его много лет. Открыв наугад книгу, он тихим голосом прочел несколько десятков строк, с наслаждением чеканя слова, почти тысячелетие назад обретшие свой незыблемый, не изменившийся с тех пор ни на йоту порядок, в то время как с лица земли канули в небытие тысячи рукотворных вещей, памятников, империй, дворцов, государств, монархий и вероучений.

Он курил и читал стихи, теперь уже во весь голос, читал для себя одного и еще для ночи, которая обволакивала его теплой шалью. Пил он не только кофе, но и виноградную водку. Маленькими рюмочками и с большим удовольствием. По кухне плыли, смешиваясь, магические слова и дым, и душа его парила вместе с ними. На краткий и упоительный миг эта троица чудесным образом увлекла Доктора в свою волшебную бесплотность, заставив его забыть и о его тучном теле, и о возрасте, и о месте, где он находился, и даже о том, кто он такой.