Ваша до рассвета - Медейрос Тереза

Сесиль закрыла глаза, и совершенство Габриэля стремительно возникло в ее памяти, затопляя сознание и посылая в кровь горячее желание.

– И даже больше.

– О, Боже! – Эстель, раскинув руки, упала на траву в притворном обмороке. Но потом так же резко села и украдкой бросила обеспокоенный взгляд на худенькую фигурку Сесиль. – Господи Боже, ты ведь не … не беременна, нет?

– Я молю Бога, чтобы я забеременела! – Признание вырвалось у Сесиль без предупреждения. – Разве это не доказывает, какой я ужасный человек? Я хочу разбить сердца своих родных, получить неодобрение общества, и рискнуть всем только ради того, чтобы со мной навсегда осталась частичка его самого. – Она уткнулась лицом в колени, не в силах выносить жалостливый взгляд подруги.

Эстель погладила ее волосы.

– Еще не поздно, ты знаешь. Почему бы тебе не пойти к нему? Не рассказать ему правду? Не попросить у него прощения?

– Как я могу? – Она подняла голову и посмотрела на Эстель сквозь туман слез. – Разве ты не понимаешь, что я натворила? Я чуть не убила его. Я бросила его в тот момент, когда он нуждался во мне сильнее всего. А потом, пытаясь искупить этот грех, я обманом проникла в его дом и играла с его воспоминаниями и чувствами. Из ее горла вырвался всхлип. – Разве он сможет когда–нибудь простить меня за это? Разве он сможет когда–нибудь смотреть на меня с какими–нибудь еще чувствами, кроме ненависти?

Когда Эстель бережно обняла ее, чтобы она могла выплакать слезы, которые сдерживала целых два месяца, Сесиль пришла на ум еще одна ужасная мысль. Теперь, когда Габриэль знает, что Саманта лгала ему, сколько еще пройдет времени, прежде чем он начнет задаваться вопросом, не была ли ночь, которую она провела в его объятиях, еще одной ложью?

Глава 21

«Моя дорогая Сесиль,

Одно слово из Ваших губ, и я никогда не покину пределов Вашей досягаемости…»

* * * 

По многолюдным улицам Лондона шел незнакомец, его лицо казалось настолько неприступным, а широкие шаги настолько решительными, что даже нищие и воры–карманники торопились убраться с его пути. Казалось, он не обращал никакого внимания ни на пронизывающий октябрьский ветер, который бил по висячему воротнику его шерстяного пальто, ни на холодные капли дождя, стекающие с полей его высокой бобровой шляпы.

И дело было не в рваном шраме, который искажал его лицо так, что прохожие покрепче обнимали детей и украдкой уводили их от греха подальше. Дело было в выражении его глаз. Его насквозь прожигающий взгляд вглядывался в каждое лицо, проплывающее мимо него, и вызывал содрогание у всех, кого касался.

Ироничность ситуации не укрылась от Габриэля. Он наконец–то обрел зрение, но ему отказали в возможности увидеть то, что он больше всего желал увидеть. Каждый восход солнца, независимо от того, насколько красивыми были его переливы, только лишь освещал скрытую в сумраке дорогу, простиравшуюся перед ним. Каждый закат предсказывал ему долгую и одинокую ночь.

Он встречал опускающиеся сумерки, остро чувствуя, что каждый день это происходит все раньше и раньше. Год перевалил через первую половину, как и он сам. Скоро его щеки будут мокры не от дождя, а от падающего снега.

Несмотря на щедрый аванс, предложенный Габриэлем за продолжение поисков Саманты, Стирфорт и его сыщики были вынуждены признать свое поражение. Поэтому Габриэль решил сам искать ее по улицам, каждый вечер возвращаясь в свой городской дом на Гросвенор–Сквер только после того, как начинал чувствовать, что не может больше сделать ни шага из–за холода и усталости. Он обошел все больницы Лондона, но никто не вспомнил бывшую гувернантку по фамилии Викершем, которая бы ухаживала за ранеными солдатами и моряками.

Одного только он боялся больше, чем того, что не найдет Саманту – что, если он не узнает ее при встрече?