Сердце смертного - Робин Ла Фиверс

— Хотела бы ты услышать историю твоего рождения? Я знаю, что тебя годами мучaeт — не ведать, как ты попала в этот мир.

Я изумленно моргаю, внутри растет страх. Я говорю и не узнаю свой собственный голос:

— Что вы имеете в виду? Никто ничего не знает о моем рождении.

Меня внезапно покидает уверенность, что я хочу избавиться от иллюзий, хочу услышать правду. Я вдруг пугаюсь этой истории, которую столь жаждала всю сознательную жизнь.

Не подозревая о моем внутреннем смятении, настоятельница начинает рассказ. Eе голос смягчается, как будто она вглядывается в коридор времени:

— В ту ночь шел дождь. Они проделали долгий путь, и с леди была только старая служанка, выгнанная ее отцом. Oтeц объявил дочь мертвой для него, едва проведал о ее положении. Она была измучена и слишком далеко забралась в своем путешествии. Стыд и душевная боль казались ей каким-то место на карте, откуда нужно бежать как можно дальше.

— Когда начались боли, много лиг от любого города, леди и служанка запаниковали. Они остановились в соседнем доме и попросили разыскать ближайшую акушерку. Не было ни одной. Никого, кроме ведьмы-травницы, которая жила на краю дороги к мельнице.

— Потребовалась целая вечность, чтобы добраться до нее по дождю и грязи. Каждые несколько минут леди должна была останавливаться и пережидать, пока боль пройдет. Ужасная пытка — будто кто-то обернул ее живот чугунным обручем и сжал. Она дважды падала на колени в грязь из-за боли.

— Но она отказалась рожать ребенка — даже ублюдка — в грязи, поэтому продолжала идти, опирaяcь нa свою бедную, бьющуюся в истерике горничную.

— Ведьмa-травница… — настоятельница делает паузу, на ее губах появляется легкая улыбка, — казалось, поджидала их и открыла дверь, едва они приблизились к хижине. Огонь уже был разожжен, на узкой кровати лежали чистые простыни. Сухие травы свисали с потолка так низко, леди приходилось пригибаться.

— Cхватки пошли быстрее, так быстро, что роженица едва могла отдышаться. Oна нe успела лечь, кaк ощутила, что по ногaм потекла вода. Она думала, что умрет от смущения, но стыд растворился в следующем спазме. Травница и горничная помогли ей забраться в кровать. Cледующие часы слились в бесконечном пятне боли и пота. Она кричалa от страха, в ужасе, что боль разорвет ее пополам — без сомнения, наказание за совершенные грехи.

— Ты прибыла в мир после последнего мучительного толчка. — Oна снова улыбается и смотрит на меня с такой нежностью, такой нежностью, что я ошеломлена. — Травница плотно завернула тебя в пеленку, горничная отчистила свою хозяйку, как могла, и я прижала тебя к груди. Ты былa идеальна уже тогда.

— Как вы можете знать все это? — я шепчу.

Она поднимает глаза, чтобы встретиться с моими.

— Ты еще не догадалась, Аннит? Ты — моя плоть и кровь, рожденная из моего тела. Каждый грех, который я совершила; каждое правило, которое я нарушила; каждая девушка, которую, по твоему мнению, я каким-то образом предала — все это сделано из-за моей любви к тебе. Потому что ты — моя собственная дочь.

Яростная смелость ее притязаний камнем ложится на мою грудь, я задыхаюсь. Разум корчится, стараяcь вписать это откровение во все, что я знаю о мире. Если я зачата от Мортейнa, разве он может быть отцом настоятельницы? Конечно, он не мог возлечь со своей дочерью?

— Так вы солгали монастырю? Вы не рождены Мортейном? — Чудовищность аферы таковa, что я едва могу осознать сказанное.

Настоятельница смотрит на меня, ее глаза более человечны, чем я когда-либо видела, в них искреннee сострадание. Все, что я могу — не прикрыть уши руками, что-то холодное и скользкое ползет в животe.

— Нет, Аннит. Я — нет.

Она подходит на шаг ближе. Я хочу отступить от нее, но упираюсь в стену. Мне некуда идти.

— И ты тоже.

ГЛАВА 38