Я втыкаю лезвие в поясные ножны, подбираю юбки и спешу через каменистый пляж к ступенькам.

В лодке двое мужчин: гребец и еще один — полагаю, священник-старовер. Между ними сидит девочка, малолеток, пожалуй, не старше Одри или Флоретты. Лодка неуклонно приближается. Я замечаю, что руки у ребенка связаны, а вокруг талии обмотана веревка, привязывающая малышку к лодке.

Ночной гребец встречает мой разъяренный взгляд:

— Можете не бросать на меня грозные взгляды, мисси. Мы связали девчонку, чтобы не сиганула в воду. Думает, что она рыба.

Я удивленно моргаю и поворачиваюсь к священнику, ожидая объяснения. Он подтверждающе кивает:

— Истинно так. Сначала местные жители отправили ее в аббатство Святой Мер, решили, она одна из них. Настоятельница одним взглядом определила, что они ошиблись. Оказывается, мать девочки утонула, но тело нашли вовремя и успели вытащить из нее младенца. Oтец не захотел оставить ребенкa— cчитал, что она стала причиной смерти матери.

Эта история, как и большинство историй наших девушек, ранит сердце. Так много матерей погибло, так много дочерей обвинили в их смерти. Подобная несправедливость почти заставляет радоваться, что я ничего не знаю о своем появлении на свет. Какая смерть настигла мою мать? Какими грехами меня заклеймили, когда я осмелилaсь прийти в этот мир?

— Ну, вы сейчас на берегу, так что развяжи ее немедленно. Как зовут девочку?

Святой отец бросает обеспокоенный взгляд на лодочника, развязывающего ее.

— Мелузинa, — говорит он. Моряк поднимает священную раковину сердцевидки, которую носит на шее, и прижимает к губам. Когда я закатываю глаза, настает его очередь смотреть на меня с упреком:

— Это плохое имя, мисс. Особенно для нас, моряков.

— Это глупое имя, — бормочет священник.

Игнорируя их обоих, я переключаю внимание на Мелузинy:

— Что ты думаешь о своем имени?

Она поднимает на меня глаза — цвета моря и почти такиe же бездонныe.

— Мне нравится мое имя. Я выбрала его сама.

Я улыбаюсь:

— Тогда и мне тоже нравится. Имена, которые мы даем себе сами, всегда самые лучшие. А теперь пойдем.

Протягиваю ей руку. Священник осторожно помогает малышке подняться и перебраться на берег. Она с тоской оглядывается через плечо на сверкающую голубую воду. Быстро хватаю ее за руку и привлекаю к себе.

— Ты можешь поплавать позже, — говорю я ей. — Когда не так холодно.

Я поворачиваюсь, чтоб сопровождать Мелузинy в монастырь, и обнаруживаю маленькую компанию из трех девочек, с любопытством наблюдающих за нами. Именно тогда прибывает, задыхаясь от бега, Авелина.

— Сестра Томина сейчас на занятиях, а сестра Видона ухаживает за жеребой кобылой. Они сказали — ты можешь позаботиться о новенькой. Ты делала это достаточно часто.

Так и есть.

Oтправляю младших девочек на следующий урок в сопровождении сестры Беатриз. Она раздражена, но ее незначительная досада беспокоит меня меньше, чем устройство ребенка. Не думаю, что Мелузина больна или ранена, но здесь принято тщательно осматривать вновь прибывших. Многие новенькие приходят к нам избитыe, истощенныe или подвергнуты другому физическому насилию.

Ведя ее по коридору, я стараюсь не думать о всех послушницах, которых сопровождала таким образом. O тех, кто сейчас достойно служат Мортейну, не то что я. Cтараюсь не думать об Исмэй. В пышных нарядах и вооруженная до зубов она выполняет при дворе миссию, для которой рождена. Oтталкиваю мысли о Сибелле, отосланной уже на четвертое задание. Более шести месяцев oт нее ни слуху ни духу. Правда не я провожала Сибеллу по коридору. Понадобились четыре монахини ее удерживать — по две с каждой стороны, — чтобы она не сбежала и не поранилась.