Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Клэр Норт (2014)

– Вам следовало не выбросить их, а сжечь. Сжечь, понимаете?! Приезжая сюда, вы не должны создавать нам проблем. Народу в клубе совсем мало, но бюрократии столько, что с ума можно сойти!

– Извините за вопрос, но каков статус Ленинградского отделения клуба «Хронос»? – поинтересовался я. – В последний раз, когда я сюда приезжал, в самом разгаре была гласность, но сейчас…

Моя собеседница презрительно фыркнула.

– Клуб, – сказала она, с каждом словом пристукивая донышком бутылки по столу, – находится в дерьме. В добрые старые времена всегда находились такие, кто старался пробиться в руководящие органы – хотя бы для того, чтобы у тех, кто рождается здесь, были друзья в судебной системе. Но теперь… Они без конца ноют: «Все слишком ненадежно, Ольга. Что бы мы ни делали, чью бы сторону ни принимали, мы в любом случае становимся жертвами чистки, а потом нас расстреливают. Так что все напрасно. Если мы не попадаем под чистку в тридцатые годы, это происходит во время войны, а если не во время войны, то при Хрущеве. Нам все это надоело». Вот ведь мерзкие, никчемные создания! У них нет стойкости, вот в чем дело. То и дело канючат: «Мы хотим жить хорошо, Ольга. Мы хотим увидеть мир». Я им говорю: «Вы же русские. Вы можете прожить сотню жизней и не побывать во всех уголках вашей родной страны!» Но они меня даже не понимают. – В голосе моей собеседницы звучало неприкрытое презрение. – Они, видите ли, не хотят тратить время и силы на жизнь в родной стране и эмигрируют. А когда рождаются снова, им опять требуется нянька, которая бы за ними присматривала! Жалкие слизняки.

Я невольно вздрогнул от очередного сильного удара дном бутылки по столу.

– Я здесь единственная, кто хоть что-то делает, кто заботится о тех, кто подает какие-то надежды. Вы знаете о том, что другие отделения клуба присылают в Россию финансовые пожертвования? Парижское, Нью-йоркское, Токийское. Так вот, я установила правило. Если вы забираете кого-нибудь из моих членов клуба, то все деньги, которые зарубежные отделения отправляют в Россию, поступают непосредственно ко мне. Никто не спорит, потому что все знают, что я права. Визиты гостей – единственное интересное событие, больше здесь не происходит ничего, достойного внимания.

– А… вы? – осмелился наконец спросить я. – Расскажите вашу историю.

На миг в глазах Ольги промелькнуло нечто такое, из чего можно было сделать вывод, какой красивой и энергичной женщиной она когда-то была. Но эта искорка почти сразу же погасла.

– Я русская, из дворян. Меня расстреляли в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, – сказала она и чуть выпрямилась на стуле. – Большевики выяснили, что мой отец был князем, и заявили, что я должна написать покаянное письмо, признать, что принадлежу к классу эксплуататоров, и отправиться работать в колхоз. Я отказалась. Меня сначала подвергли побоям и пыткам. Но даже когда у меня началось внутреннее кровотечение, я, стоя перед ними, бросила им прямо в лицо: «Я дочь этой прекрасной страны и ни за что и никогда не буду пособницей вашего ужасного режима!» Когда меня расстреливали, это был самый прекрасный момент в моей жизни. – Ольга тихонько вздохнула. – Конечно, сейчас, – снова заговорила она, – я отчасти понимаю большевиков. Надо было пережить революцию, чтобы осознать, как тяжело приходилось голодным крестьянам и каково жилось рабочим, у которых порой не было куска хлеба. Но в тот момент, когда мне, окровавленной с ног до головы, перед расстрелом завязывали глаза, я знала, что я права. Ход истории… Если бы вы знали, сколько я слышала всякой чуши про ход истории!

– Насколько я понимаю, у отделения клуба нет надежных контактов во властных структурах, – сказал я.