Масонство культура и русская история Историко-критические очерки - Острецов Виктор Митрофанович (1998)

Достаточно было намека власти, чтобы ложи прекращали свою явную деятельность и спешили заявить о своей полной приверженности престолу. Намека... Но вместо намека правительственные чиновники спешили сами вступить во всемирное братство. Состав масонских лож, отмечает историк масонства Г.В. Вернадский, совпадал с составом чиновничества, и процент масонов резко возрастал по мере движения снизу вверх, в правительственные департаменты. Эта тенденция сохранилась и в последующие годы... И есть сильное подозрение, что это единственная дошедшая до нас традиция.

Масонство, с его преклонением пред мудростью каббалы и магии, самодовольство и невежество, самый грязный разврат, дьявольская насмешка над всем святым, над всем церковным, презрение ко всему народному и традиционному — все это закружило русское, в том числе московское, дворянство в каком-то диком сатанинском танце.

Общество предалось разгулу страстей самых низменных, самых непотребных. Вольтерьянство вошло в сознание потомков как разврат и фармазонство. Быть вольтерьянцем значило быть одновременно «передовым», значило быть масоном и было равнозначно нравственной распущенности. XVIII век — век просвещенного эротизма и веры в прогресс.

Коренная москвичка Елизавета Петровна Янькова вспоминала, говоря о своем брате: «Во дни его молодости, то есть в 1780-х годах, очень свирепствовал дух французских философов Вольтера, Дидерота и других. Брат князь Владимир очень любил читать, хорошо знал французский язык, а вдобавок у них в доме жил в дядьках какой-то аббат-расстрига. Вот он смолоду и начитался этих учений, и хотя был умный и честный человек, а имел самые скотские понятия насчет всего божественного, словом сказать, был изувер не лучше язычника. (...) Очень мне всегда грустно было видеть, что такой хороший и добрый человек, а так заблуждался, и всегда просила я Господа, чтобы он обратил его к себе ими же путями ведает, и, благодарение Господу, брат потом действительно прозрел и покаялся».

В другом месте она вновь вспоминает о брате: «Начитавшись смолоду Вольтера и Дидерота, он ни во что святое не веровал... я веровала, как учит церковь, он все отвергал, — что же тут говорить? Его не разуверишь, что он заблуждается, а слушать его было неприятно и страшно: христианин, а говорит как язычник, и лет сорок или больше не был на духу, не причащался...» (Благово Д. Рассказы бабушки. Л., Наука, 1989, с. 138, 328.) В своих воспоминаниях другой москвич, Жихарев, рассказал о жизни старика Алферова, который говорил ему о днях своей молодости, пришедшей на это же время, что не развратничать казалось в обществе чем-то несуразным. И стар и млад пускались во все тяжкие, «сильно способствовали разврату общественных нравов иллюминаты-алхимики». Этот Алферов рассказывал Жихареву, что они, эти иллюминаты-алхимики, «умели привлекать к себе молодых людей обольщением разврата, а стариков возбуждением страстей и средствами к тайному их удовлетворению. Для этих людей ничего не было невозможного, потому что не было ничего священного...» (Жихарев С.П. Записки современника. М., 1955. с. 230).

В этих воспоминаниях все интересно. Причем голос Яньковой — это голос настоящего русского человека, среди всех невзгод, среди всего вольтерьянства сохранившего чистоту своей веры и свою нравственность, свое сердце и душу. Мы слышим ее соболезнующий голос любящего человека, истинно православного, которому тяжело было наблюдать за гибелью своего брата, живущего «скотским обычаем». В рассказе старика Алферова мы прикасаемся к деятельности иллюминатов-алхимиков, а ведь в Москве таковыми были члены Ордена Розового Креста, в который как раз в это время входил и Н.И. Новиков.