Скиталец - Бернард Корнуэлл (2002)

– А на глубине полно английских пиратов. Так и рыщут между островами.

По мере продвижения на юг ветер стихал и море успокаивалось. Было все еще холодно, но слякотный дождь прекратился, и туман начал редеть, расползаясь клочьями на солнечном свету. Томас присел рядом с Мордехаем на носу.

– У меня есть к тебе вопрос, – сказал он.

– Мой отец наказывал мне никогда не подниматься на борт корабля, – отозвался лекарь. Его продолговатое лицо было бледным, а борода, которую он обычно тщательно расчесывал, спуталась. Он дрожал, хотя и кутался в овчины, служившие ему вместо плаща. – Ты слышал, – продолжил лекарь, – что фламандские моряки верят, будто можно успокоить море, выбросив за борт еврея?

– Да ну? Правда?

– Так мне говорили, – сказал Мордехай, – и, будь я на борту фламандского судна, я бы, наверное, предпочел утонуть сразу. Что это?

Томас развернул книгу, которую завещал ему отец.

– Хочу тебя спросить, – сказал он, решив сразу перейти к делу, – кто такой Ахалиин?

– Ахалиин? – повторил Мордехай и покачал головой. – Как ты думаешь, фламандцы возят евреев на борту своих кораблей на всякий случай? Такая мера предосторожности может показаться хоть и жестокой, но оправданной. Зачем погибать христианам, если может умереть еврей?

Томас открыл книгу на той странице, где ее читал вслух брат Гермейн, и передал ее лекарю:

– Вот, Ахалиин.

Мордехай прищурился, всматриваясь в текст.

– Внук Ахалиина, – перевел он, – и сын Тиршафа. Тут, конечно же, все дело в той истории с Ионой и китом.

– Что, Ахалиин связан с Ионой? – не понял Томас, тоже уставившийся на страницу с непонятной надписью.

– Нет, мой дорогой мальчик! – отозвался Мордехай. – Я о суеверии, касающемся евреев и штормов: оно порождено тем, что невежды превратно толкуют историю про Иону. – Он снова посмотрел на страницу. – Так ты, значит, сын Тиршафа?

– Я незаконнорожденный сын священника, – сказал Томас.

– И это написал твой отец?

– Да.

– Для тебя?

Юноша кивнул:

– Думаю, да.

– Значит, ты сын Тиршафа и внук Ахалиина, – промолвил Мордехай и улыбнулся. – А! Ну конечно! Неемия! Похоже, память у меня не лучше, чем у бедного Скита, а? Представь, я забыл, что Ахалиин – отец Неемии.

Томас так ничего и не понял:

– Отец Неемии?

– И он, конечно, был тиршафом, это само собой. Удивительное дело: мы, евреи, помогаем добиться процветания то одному государству, то другому, но потом от нас устают и начинают вешать на нас всех собак. Что бы ни случилось, во всем, заметь, обвиняют евреев. Нас подвергают гонениям, всячески обижают, но проходит время, и наши умы и деньги снова становятся нужными. Да… к чему это я? Ах да, тиршаф. Так вот, Томас, тиршаф – это не имя, а титул, так называли правителя Иудеи при персах. Неемия как раз и был таким правителем, не царем, но наместником, правившим от имени Артаксеркса.

Эрудиция Мордехая впечатляла, но едва ли проясняла ситуацию. Зачем было отцу Ральфу отождествлять себя с Неемией, если этот правитель, какой бы титул он ни носил, жил за сотни лет до Христа, еще до того, как появился Грааль? Единственное, чем мог объяснить Томас такую странность, так это манией или бредом. В конце концов, отец его был безумен.

Мордехай продолжал перелистывать пергаментные страницы и поморщился, когда одна хрустнула.

– Как же люди жаждут чудес, – промолвил он, ткнув в пергамент пальцем, заляпанным всяческими целебными снадобьями, которые он смешивал и разминал. – «Золотая чаша в руке Господа, напоившая допьяна всю землю», а? Что вообще это может значить?

– Мой отец говорит о Граале, – сказал Томас.