Скиталец - Бернард Корнуэлл (2002)

Всадник был искренне удивлен тем, что Томас владеет языком аристократов, а вот сэр Джеффри, сам французского не знавший, выглядел встревоженным. Пугалу пришло в голову, что Томас мог оказаться гораздо более высокого происхождения, чем он думал. Всадник вернул письмо отцу Хоббу и направил коня к Пугалу.

– Ты затеял ссору с англичанином, сэр Джеффри! Да не с кем-нибудь, а с самим посланцем нашего короля Эдуарда. Как ты это объяснишь?

– Я ничего не должен объяснять… – сказал сэр Джеффри, помолчал и неохотно добавил: – Милорд.

– Что мне следовало бы сделать, – мягко проговорил его светлость, – так это содрать с тебя шкуру, набить ее соломой и водрузить чучело на шест, чтобы отпугивать ворон от моих новорожденных ягнят. Я мог бы показывать тебя на Скиптонской ярмарке, сэр Джеффри, в назидание прочим грешникам.

Он помедлил, словно обдумывая эту идею, и покачал головой:

– Давай-ка садись на коня и сражайся с шотландцами, вместо того чтобы затевать ссоры со своими соотечественниками-англичанами. – Затем повернулся в седле и возвысил голос так, чтобы его могли слышать все лучники и ратники: – Эй, вы! Живо убирайтесь за кряж! Побыстрее, пока вас не поторопили шотландцы. Думаю, вам не больно-то охота оказаться на месте тех мошенников, которым подпалили щетину.

И всадник указал на проступавшие временами из пламени темные съежившиеся комки – все, что осталось от троих шотландцев. Затем он поманил к себе Томаса и перешел на французский язык:

– Ты и правда прибыл из Франции?

– Да, милорд.

– Тогда окажи услугу, приятель, поболтай со стариком.

Они двинулись на юг, оставив позади поваленный каменный крест, сожженных пленников, истыканные стрелами людские тела и редеющий туман, за которым находилась пришедшая штурмовать Дарем шотландская армия.

* * *

Бернар де Тайллебур снял с шеи распятие и поцеловал прикрепленную к маленькому деревянному кресту скорчившуюся фигурку Христа.

– Да пребудет с тобой, Господь, брат мой, – тихо промолвил он, обращаясь к старику с торчащими на голове редкими пучками седых волос, лежавшему на подстеленных для мягкости поверх каменной скамьи соломенном тюфяке и сложенном тонком одеяле. Вторым одеялом, таким же тонким, старец был укрыт.

– Холодно, – слабым голосом произнес брат Хью Коллимур, – до чего же холодно.

Он говорил по-французски, хотя де Тайллебуру акцент старого монаха казался просто варварским. То был диалект Нормандии и нормандских завоевателей Англии.

– Зима наступает, – заметил доминиканец. – Ветер уже пропитан стужей.

– Я умираю, – произнес брат Коллимур, обратив на посетителя окаймленные красными кругами глаза, – и уже ничего не чувствую. Кто ты?

– Возьми это.

Де Тайллебур протянул старому монаху распятие, потом поворошил уголья в очаге, добавил в огонь еще два полешка и, принюхавшись, учуял запах подогретого вина с пряностями. Оно показалось гостю не таким уж скверным, и он плеснул себе немного в роговую чашу.

– По крайней мере, у тебя есть огонь, – промолвил доминиканец, нагнувшись и вглядываясь сквозь маленькое, не больше бойницы, окошко, выходившее на запад, на тот берег реки Уир.

Лазарет, служивший пристанищем монаху, находился на склоне Даремского холма, пониже собора, и де Тайллебур мог различить в редеющем тумане на горизонте лес копий шотландской рати. Он заметил, что лишь немногие шотландцы сидели верхом: видимо, они собрались сражаться пешими.

Бледный, изможденный брат Коллимур сжал маленький крест.

– Умирающим огонь дозволен, – промолвил он слабым голосом, словно кто-то обвинял его в непозволительных излишествах. – Кто ты?

– Я явился из Парижа, от кардинала Бессьера, – сказал де Тайллебур, – он посылает тебе свой привет. Выпей. Это тебя согреет.

Он протянул старику подогретое вино.

От вина Коллимур отказался, и взгляд его сделался настороженным.