Скиталец - Бернард Корнуэлл (2002)

Речка тихонько журчала, делая изгиб перед тем, как слиться с мерно плещущимся морем. Томас присел на излучине, завернувшись в свой новый плащ и положив рядом большой черный лук. Помнится, капеллан Джон Прайк, когда речь заходила о Граале, говорил о нем с тем же благоговейным трепетом, что и отец Хобб.

«Грааль, – возбужденно вещал отец Прайк, – это не просто чаша, из которой Иисус пил вино на Тайной вечере, но сосуд, в каковой была собрана кровь умиравшего на кресте Христа. Лонгинус! – восклицал капеллан, – именно так звали центуриона, стоявшего под крестом. И когда копье его нанесло тот скорбный удар, он подставил чашу, собрав пролившуюся кровь».

Однако Томас никак не мог уразуметь, каким образом чаша, из которой Христос принимал последнее причастие, могла попасть к римскому центуриону? Еще менее понятным было то, как она оказалась у Ральфа Вексия.

Он закрыл глаза, раскачиваясь взад-вперед, уязвленный стыдом из-за своего неверия. Недаром отец Хобб все время называл его Фомой неверующим.

«Ты не должен искать объяснений, – неоднократно повторял он, – потому что Грааль – это чудо. Оно непостижимо, ибо превыше любого понимания и истолкования».

«C’est une tasse magique»[7], – добавила тогда Элеонора.

Томасу очень хотелось верить, что это действительно волшебная чаша. Ему хотелось верить в то, что Грааль существует, только он недоступен человеческому зрению, находится где-то позади пелены неверия; это вещь, наполовину видимая, мерцающая, чудесная, парящая в свете и ослепляющая. Он хотел верить, что однажды она материализуется и из этой чаши, в коей пребывали вино Причастия и кровь Христова, проистекут мир и исцеление. Однако, если Господь хочет, чтобы повсюду царил мир, если Он хочет, чтобы болезни были побеждены, почему Он скрывает Грааль? Отец Хобб отвечал на это, что человечество недостойно обладать такой святыней, и Томас задавался вопросом, правда ли это. Может быть, кто-то из людей все же достоин? И весьма вероятно, подумал Томас, что если Грааль действительно обладает какой-то магией, то он неизбежно должен усиливать недостатки и достоинства тех, кто стремится им обладать. Отец Хобб в своих поисках стал еще более благочестивым, а тот странный священник и его зловещий слуга – еще более коварными. Это похоже на одну из тех хрустальных линз, с помощью которых ювелиры увеличивают детали, над которыми трудятся, только Грааль высвечивает характеры. «А не высветил ли он что-то и во мне?» – задумался Томас. Он вспомнил, что не очень-то рвался жениться на Элеоноре, и неожиданно зашелся в рыданиях. Так он, кажется, не плакал с самого дня ее смерти. Юноша раскачивался туда-сюда, скорбь его была глубока, как бившееся о каменистый берег море, и лишь усугублялась ощущением того, что он – грешник, которому нет прощения и чья душа обречена на адские муки.

Молодой Хуктон тосковал по умершей возлюбленной и ненавидел себя, он чувствовал свою опустошенность, одиночество и обреченность и потому горько рыдал на руинах родной деревни.

* * *

Потом пошел дождь, равномерный, но сильный. Новый плащ промок насквозь, Томас и Робби мигом продрогли. Когда их пробрало до костей, они развели в старой церкви костер, слабо мерцавший и шипевший под струями дождя, но дававший хоть какое-то тепло.

– А водятся здесь волки? – спросил Робби.

– Вроде бы да, должны водиться, – ответил Томас, – правда я ни одного не видел.

– А у нас в Эскдейле они есть, – заявил шотландец, – и ночью их глаза светятся красным огнем.

– Зато здесь в море водятся чудовища, – рассказывал Томас. – Иногда их тела выбрасывает на берег, и еще на прибрежных утесах находят огромные кости. Порой даже в спокойные дни рыбаки не возвращаются из моря, и все понимают, что их сожрали чудовища. – Он поежился и перекрестился.

– Когда умер мой дед, – сказал Дуглас, – волки кружили вокруг дома и выли.

– А большой у вас дом?

Шотландец, похоже, удивился этому вопросу. Подумав, он кивнул: