Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу (1991)

— Это твое, то есть стороннее мнение. — Сулла заглянул в свою чашу, затем умело выплеснул остатки вина в пустое блюдо. — Пять! Мое счастливое число! — провозгласил он, радостно улыбнувшись. — Мне всегда везло в игре в коттаб. — Его глаза пристально смотрели прямо на Мамерка. — Я ищу хорошего мужа для своей бедной дочери, поскольку родня ее покойного мужа крепко портит ей жизнь. У нее есть приданое в сорок талантов — это больше, чем имеет большинство девушек. Кроме того, она подтвердила свою плодовитость, имеет сына; она еще молода, она патрицианка с обеих сторон — ее матерью была Юлилла, дочь старого Цезаря. И вдобавок у нее, я бы сказал, прекрасный характер. Я не имею в виду, что она относится к тому типу женщин, которые позволяют вытирать о себя ноги, но она ладит с большинством людей. Ее муж, молодой Квинт Помпей Руф, был совершенно без ума от нее. Итак, что ты скажешь? Заинтересовался?

— Как сказать, — осторожно заметил Мамерк. — А какого цвета у нее глаза?

— Не знаю, — ответил отец.

— Изумительно красивые, голубые, — ответил за него Поросенок.

— Какого цвета у нее волосы?

— Рыжие, каштановые, золотисто-каштановые? Я не знаю, — снова ответил Сулла.

— Цвета послезакатного неба, — уточнил Поросенок.

— Она высока?

— Не знаю, — повторил отец.

— Она достанет тебе до кончика носа, — подсказал Поросенок.

— А какой у нее тип кожи?

— Не знаю.

— Кремово-белый цветок с шестью маленькими золотыми веснушками вокруг носа.

Оба — и Сулла и Мамерк — повернулись и внимательно посмотрели на внезапно покрасневшего и съежившегося обитателя среднего ложа.

— Звучит так, будто именно ты хочешь жениться на ней, Квинт Цецилий? — заметил отец.

— Нет, нет, — вскричал Поросенок, — но каждый человек может видеть, Луций Корнелий, какова твоя дочь. Она восхитительна.

— Тогда я, пожалуй, возьму ее, — заявил Мамерк, улыбаясь своему доброму другу Поросенку. — Мне нравится, что ты разбираешься в женщинах, Квинт Цецилий, я просто восхищен твоим вкусом. Итак, я благодарю тебя, Луций Корнелий. Предложи своей дочери обручиться со мной.

— Ее траурный срок насчитывает всего семь месяцев, так что спешить некуда, — ответил Сулла. — Пока он не закончится, она будет жить с Далматикой. Съезди и посмотри на нее, Мамерк. Я ей напишу.

* * *

Через четыре дня Сулла отправился в Брундизий с тремя чрезвычайно довольными легионами. По прибытии они нашли Лукулла, раскинувшего лагерь вокруг города, где он пас кавалерийских лошадей и армейских мулов, не имея при этом никаких забот, поскольку находился на земле Италии, и стояла ранняя зима. Бушевали бури с дождями; такая погода не располагала к длительному пребыванию в этих местах. Люди скучали и убивали время в азартных играх. Тем не менее, когда прибыл Сулла, они успокоились, поскольку не переваривали именно Лукулла, но не Суллу. Лукулл не понимал легионеров и совершенно не считался с людьми, стоящими намного ниже его на общественной лестнице.

В календарный март Лукулл пустился в плавание на остров Коркиру; два его легиона и две тысячи всадников заняли все корабли в порту, какие только могли найти. Таким образом, Сулле пришлось ждать возвращения транспорта, чтобы переправиться самому. И только в начале мая, когда от его двухсот талантов золотом уже почти ничего не оставалось, Сулла наконец пересек Адриатику со своими тремя легионами и тысячей армейских мулов.

Стоя на корме, Луций Корнелий облокотился о фальшборт. Он внимательно смотрел назад, туда, где в едва различимом кильватере проглядывало грязное пятно на горизонте — Италия. И вот Италия исчезла. Сулла был свободен. В пятьдесят три года он наконец вступал в войну, которую мог выиграть честно, поскольку она будет вестись с настоящим иноземным врагом. Слава, добыча, сражения, кровь.

«И этого слишком много для тебя, Гай Марий, — ликующе думал он. — Это единственная война, которую ты не смог украсть у меня. Эта война — моя!»