Земля воды - Грэм Свифт (1983)

Возьмите, к примеру, тот случай, когда его мать вдруг исчезла, ничего ему не объяснив, да так с тех пор и не вернулась. Она ведь всегда была тут как тут. Она приносила еду и чистую одежду. Пусть даже и с картофельной башкою на плечах, но ему, такому как есть, она подтыкала на ночь одеяло, и целовала на сон грядущий, и щедро оделяла его – по крайней мере так тогда представлялось любопытным и завистливым, да-да, завистливым глазенкам крошки Тома – особого рода материнскою заботой, которая странным образом была тем ласковей, чем меньше он на эту ласку отзывался. Но вот однажды она осталась лежать в своей собственной кровати, а потом ее вообще нигде не стало видно. Ну и куда же она подевалась?

Но, Дик, разве ты сам не знаешь? Разве ты не видел? Она в том деревянном ящике, который опустили в мерзлую землю на хоквеллском погосте. Мы все там были, стояли вокруг, разве ты не помнишь? Это была она. Она под тем маленьким холмиком среди травы, отец еще ходит к нему и кладет цветы. Ты что, Дик, не заметил, что ли, как он начал сажать цветы среди всяких там овощей? А иногда, если за ним проследить, он кладет цветы, а потом встает на колени, прижимается к холмику лбом и плачет, плачет. Она там, под землей. Дик, и она теперь оттуда уже не вернется.

Но Дик не хочет верить, что она ушла в такую даль, откуда ее никак нельзя вернуть. Может, прячется где-нибудь. Если ее унесли тогда в ящике, может, в ящике она и вернется? Может, свернулась калачиком в старом сундуке, там, наверху. Разве она не дала ему ключ – перед тем, как исчезнуть? А если в сундуке ее нет (потому что ее там нет), тогда, может быть, в этих бутылках – потому что, кроме бутылок, там ничего и не оказалось, и еще немного старой мешковины с бессмысленною писаниной пополам. Или, может, содержимое бутылок заставит ее снова появиться…

Потому что однажды, в скором времени после внезапной и никак не мотивированной маминой отлучки, Дик вынимает одну из бутылок, идет туда, где Стоттова дрена выходит на южный берег Лима, и церемонно выпивает содержимое.

А почему именно Стоттова дрена?

Потому что именно здесь каждый вечер отец имел обыкновение вытягивать на берег плетеные верши, заброшенные в воду поутру, и те, почти без исключения, выходили наружу подрагивая, полнясь изнутри угревым гибким блеском. Было, наверное, что-то особенное в этом илистом омуте у слияния дрены с рекой, особенное и для угрей, и для отца. Потому что именно сюда, весной и летом после маминого исчезновения, отец взял манеру ходить после заката солнца, превратив рутинную проверку вершей в полуночные бдения при свете луны или фонаря-молнии, размеченные ритмом сигарет. И мы, двое его сыновей, ходим с ним и обучаемся искусству ловли угря вершами. И случалось, мы проводили там всю ночь, покуда отец обшаривал самые дальние закоулки памяти, чтобы рассказывать нам истории, еще и еще, и всякие мудрые изречения и поговорки, еще и еще (хотя Дик никогда его не слушал, а просто смотрел в воду в том месте, где были притоплены верши), потому что ему не хотелось возвращаться обратно, в пустой дом, в холодную постель, где больше не было мамы.

Именно сюда приезжал Дик и позже, когда он стал старше и оседлал мотоцикл, через вечер по будням, на обратном пути с «Розы II», облеченный высоким доверием (дневная рыбалка восстановлена в правах) самостоятельно снимать наш урожай угрей. Мокрый, шевелящийся мешок у него через плечо, он едет домой по Хоквеллской дороге. Да, и для Дика тоже есть что-то особенное в этих волшебных вершах, которые, опусти ты их под воду совсем пустыми и безжизненными, могут вернуться назад исполненными скользкой шустрой змееобразности. Может, река знает, куда делась мама и когда и как она вернется. Может, реке известна тайна жизни. Может, однажды, когда вытянешь верши…