Наша фабрика - Андрей Дудко (2018)

– Да что ты, Михаил?! Это очень серьезно! Как ты можешь?! Это не каракули, смотри! Это карта района. Мы должны, обязаны проверить.

– Я такого района в городе не видел.

– Мы его найдем! Главное не бояться!

Михаил с досадой смотрел на каракули. Что-то ерзало в его скулах, сбрасывая рот на подбородок и двигая брови по шишкам. Он заполнил собой весь воздух, всего Федора, жестоким и вражеским. Распустился, как взрыв, и мрачно смотрел собой большим на Федора.

– Угомонись, Федор. Я очень тебя прошу. Мы не хотим ничего делать. Нам все нравится.

– Даже если это школьники?

– Да!

Михаил окончательно отстранился. Его жестокостью и жутью был накрашен не только салон опеля, но и повысовывавшиеся продавцы, и картофельные жуки на стеклах, и бряцанье музыки, и тихие голоса мыслей Федора. Мир был жуток, мир продавцов и рэкетиров.

– Уезжай, – закончил Михаил. – Оставь нас в мире. Перепродай семена Светлане и уезжай.

Федор надавил колесами на лужу, окатывая Михаила, развернулся возле Светланы и поехал вдоль рядов, просовывая в окно трепечущую карту.

– Они не настоящие! – кричал он. – Они школьники! Я выяснил правду!

Продавцы качали головами, даже не желая смотреть на карту.

– Михаил – бывший военный, и он не взялся, – куда нам!

– Да черт с ним! – надрывался Федор. – С этим бывшим Михаилом! Мы сами! Вместе!

Жалобная музыка бушевала, глуша Федора, и не все могли его услышать.

– Выключите вы это радио! Послушайте меня! – выворачивал он глотку. – У меня нога болит! Поверьте! Я все понял! Вас обманули! Мафии никакой нет! Их всего трое!

Продавцы лишь качали головами, опуская скорбно взоры. Некоторые, наиболее бесстыдные и бездушные, не переставали втихомолку дробить семечки и плевать в воздух скорлупу, которая вспархивала им на грудь и там зацепливались, приклеившись слюной или схватившись уголком за шершавую ткань. Они разбрасывали семечки собакам, а те промахивались и грызли клыками камни. То, что узнал Федор, было бесполезно здесь, на рынке людей со старым терпежом в осыпанной мусором груди.

– Как объяснить!? – катался он по рынку. – Ничего не хотят понимать!

Он-то думал, что победа уже за углом.

– Так и будете терпеть?! – высовывался он из опеля в чей-нибудь павильон.

– Если бы их было хотя бы двое! Трое – это уже большая сила! – отвечали ему, исчезая в зарослях джинсов или пальто.

– А зачем вы мне, – прогневался Федор, – если я и сам есть!

Он наступил больной стопой в педаль и вынесся из рынка, задевая зеркалами зыбкие шатры.

4

Федор искал нужный район и в дороге думал, как провести разоблачение. Каждый сценарий у него шел криво. Вот он приходит, пусть даже с правдой, но один, и его бьют. Приходит и к Бревну, и к Косте, и даже к Фоме – всюду его неизбежно бьют.

Как изменить будущее? Что можно сделать с силой? К кому прибегнуть?

К милиции? К учителям?

Вдруг мимо промчалась букашка, внимательно глядящая на него. Они встретились глазами, и Федор понял, что он тоже букашка, сидящая внутри Федора, где-то между глаз в сердцевине головы. Осознав себя, он понял, до чего же неуютно быть запертым в столь гигантском теле и вынужденно им управлять, глядя на свет через широкое окно. Его маленькой и острой воле стало страшно быть бесконечно неустроенным аморфным хамелеоном, который становится всем, что видит, и пронзительно захотелось вылететь из Федора, чтобы где-нибудь на свободе все-таки стать собой. И тут во второй раз испыталась ложная память, в которой Федор, то ли во сне, то ли наяву, точно так же проезжая в опеле по ослепительным рекам воздуха, дующим в горах извивистого города, выдерживая вдумчивый мушиный взгляд, тоже осознался мушкой в спящем теле, исполински длинном и пустом. В памяти все снова было как в правде, кроме одного элемента, – там Федор точно знал, как поступить с бандитами.