Наша фабрика - Андрей Дудко (2018)

Он обалдело смотрел в окно, счастливый, захлестнутый милостью явленного выхода, и там отражалось сразу два, а то и три раскрытых веером Федора. Правый был глупый как истукан, а левый лукавый как каналья.

В чем секрет этих дежа вю? – думал Федор. Уже два за день, в то время как раньше их не бывало месяцами. Неспроста, думал он. Наверное, их плотность возросла, потому что я близко. Потому что я признался, что я хамелеон.

Он так задумался, что забыл найденное решение. Оно было открыто где-то рядом, где-то на поверхности, но когда мысль ушла, не рассмотрев его, оно затонуло назад в тень.

Там был опель, вспоминал Федор, там был я, а что же еще? Что-то важное, остроумное.

Был, по-моему, какой-то лифт.

Не могу вспомнить.

Далеко в зеркале стала расти черная машина. Она была еще маленькая, но видно, что грязная и злая, – и та самая. Она неслась как-то уж слишком быстро, – должно быть, преследовала кого-то. Зловеще густел рев мотора, и придвигалась мчащаяся фигурка. Федор, не ждавший развязки так быстро, всю свою правду мгновенно позабыл и пришел в панику, за секунду пересмотрев множество ужасных пророческих картин: как Светлана оповещает банду о его дерзкой агитации, и как весь рынок науськивает на него своих кровопийц, и как его догоняют, затормаживают и избивают до смерти.

Он так струсил, что забыл рулить; опель въехал на тротуар и врезался в кладбище. Рыжая решетка наклонилась, выкорчевав столбами два куска исчервленного фундамента; в месте удара на прутьях остались неглубокие вмятины, оклеенные сорванной с опеля краской. На газон выпала фара, распахнулись скомканные капот и крыло, Федор вывернул окровавленный руль и резко сдал назад. Вдруг что-то швырнуло и выкрутило скатившийся на дорогу опель, Федор взлетел, застряв ногами в проломанной панели приборов, выткнул лицом нераспавшееся стекло и лег на бархатный потолок.

Опель навис над ним и придавил к мягкой обивке, и безрадостно придавливал все сильнее, пока не хрустнул его ногами и спиной. Сломанный Федор лежал на тонком потолке, неприятно свихнув шею, и смотрел на касающийся носа асфальт, усеянный стеклом и пакетиками семян. Асфальт был неиссякаем, обширен, и мостил все, что Федор мог увидеть из своего положения, как будто все было асфальт. Федор знал, что это всего лишь узкая дорога вдоль кладбища, ведущая в холмы на горизонте, но теперь она застыла, и распухла, и стала весь мир, и ничего кроме нее не было.

Больше всего Федор жалел просыпанные семена. Красочные упаковки громоздились, как цветы на клумбе, но цветы, которые никогда не прорастут. Федору стало плохо соображаться, однако он понимал, что надо выйти и собрать семена, что плохо, когда они лежат просто так на дороге.

Он задумал выбраться, но не смог. Не хватило силы воли управлять телом.

Надо еще немного полежать, думал он, и собраться.

Лежалось хорошо. Наконец-то перестала болеть нога, и это очень нравилось. Было истошно тихо: слышно, как толчками исторгалось из Федора затрудненное дыхание, как кипел в желудке голодный перевар, как тихо вращались колеса, буксуя в скользком воздухе. Влияние Федора было небольшим: он задувал песок в складки на дороге и вспаивал неторопливый ручеек слюны.

Спустя долгое время отслушивания Федором окружающих его прекрасных звуков неслышная тень помрачила окунающийся сиятельным ракурсом ноздреватый город асфальта, и на упаковки ступил черный ботинок.

Федор узнал: этот ботинок бил добрую рыжую собаку. Это был Бревно.

Уйди с моих семян, закричал Федор, но рот не повиновался.

Не топчись по семенам, кричал он, выжигая ботинок вытаращенными глазами.

Он вразнос исходил в своем черепе, вопил, лопаясь от старания, но предавший рот больше не делал слов. Рот волшебным образом стал сильнее Федора.

Ботинок поднесся ближе к голове.

Пойди прочь! Федор тщился расшататься, расшиться из опеля, но тело арестовало его.