Круглый дом - Луиза Эрдрич (2012)

Воздух в доме казался непривычно мертвым, спертым, каким-то безвкусным. И тут я понял: это оттого, что с того дня, как мы нашли маму в машине перед гаражом, никто в доме не пек, не жарил, не варил и никаким другим образом не готовил еду. Отец только варил кофе, который пил с утра до вечера. Тетя Клеменс приносила нам жаркое в формах для запекания, и эти запеканки, недоеденные или нетронутые, громоздились в холодильнике. Я тихо позвал маму и начал подниматься по лестнице на второй этаж, как вдруг заметил, что дверь в родительскую спальню плотно закрыта. Тогда я вернулся и зашел в кухню. Открыл холодильник, налил холодного молока в стакан и сделал большой глоток. Молоко оказалось прокисшим. Я вылил его в раковину, вымыл стакан, наполнил из-под крана и стал медленно пить железистую воду, добытую из недр земли нашей резервации, пока не смыл с языка противный кислый привкус. Потом постоял с пустым стаканом в руке. Сквозь открытую дверь виднелась часть обеденного гарнитура: овальный стол из массива клена и шесть стульев вокруг него. Гостиная отделялась от столовой рядом низких полок. Вход в небольшую комнатушку, окаймленную книжными стеллажами – это был кабинет отца, – загораживала кушетка. Сжимая стакан, я поймал себя на том, что в нашем небольшом доме стоит странная гробовая тишина, какая обычно наступает после мощного взрыва. Все стихло, даже тиканье настенных часов. Отец отключил их, когда мы вернулись домой из больницы. «Я хочу новые часы», – заявил он. А я стоял и смотрел на наши старые часы, чьи стрелки бессмысленно замерли на двадцати минутах двенадцатого. Солнечный свет рассыпался по полу кухни золотыми лужицами, но это было грозное сияние, точно световой луч, пронзивший западную тучу. Меня охватил неодолимый страх, я ощутил вкус смерти, похожий на вкус скисшего молока. Я поставил стакан на стол и пулей метнулся вверх по лестнице. Влетел в родительскую спальню. Мама спала так глубоко, что, когда я подскочил к краю кровати и бухнулся на колени, она спросонья ударила меня по лицу. Она хватанула меня локтем прямо по челюсти так, что я чуть не отлетел в сторону.

– Джо, – проговорила она, вся дрожа. – Джо…

Я решил не подавать вида, что она сделала мне больно.

– Мам… молоко скисло.

Она опустила руку и села в постели.

– Скисло?

Раньше у нее молоко в холодильнике никогда не скисало. В ее детстве холодильников не знали, и мама всегда гордилась, в какой чистоте содержится ее любимый «ледовый шкаф». Она всегда очень щепетильно относилась к свежести хранимых там продуктов. Даже обзавелась пластиковой посудой «Тапервер» на выставке-продаже. Как же молоко могло скиснуть?

– Ну да, – повторил я. – Скисло.

– Надо сходить в магазин!

Ее безмятежное спокойствие улетучилось – нервный ужас исказил черты ее лица, отчего проявились синяки и черные круги вокруг глаз, как у опоссума. У нее запульсировали на висках жилки нездорового зеленоватого оттенка. Челюсть у нее была фиолетовая. А брови, всегда такие выразительные, способные передать иронию и любовь, теперь сошлись на переносице знаком боли и страдания. Две вертикальные морщинки, черные, словно проведенные маркером, прорезали ее лоб. Пальцы вцепились в краешек одеяла. Скисло!

– Мам, у дяди Уайти на заправке теперь продается молоко. Я могу сгонять туда на велике!

– Точно продается? – Она взглянула на меня так, словно я героически спас ей жизнь.

Я принес ей сумочку. Она вынула оттуда пятидолларовую бумажку и дала мне.

– Купи еще какой-нибудь еды, – сказала она. – Чего хочешь. Вкусненького. – Она с трудом ворочала языком, и я сообразил, что ей, наверное, дали какое-то успокоительное, чтобы она могла заснуть.