Когда мы сворачиваем с шоссе до Йоханнесбурга, усталость сменяется любопытством. Я никогда не бывала в Соуэто, знаю о нем лишь по рассказам, и мне не терпится посмотреть, соответствует ли район своей репутации. Следуя по Олд-Почефструм-роуд, мы проезжаем больницу Барагвана, она остается слева. Это одна из самых крупных африканских больниц, которая обслуживает черное население, хотя говорят, что врачи здесь все белые. Не хотелось бы мне на собственном опыте узнать, как белый врач заботится о черной жизни в этой стране. Интересно, что перевесит: клятва спасать человеческие жизни или белые предрассудки?

Когда больница остается позади, я пытаюсь рассмотреть что-нибудь в окне, но стекло затуманено дыханием множества пассажиров. Я протираю уголок окна рукавом трикотажной кофты – и меня поражает, как же много людей снаружи. Мне говорили, что Соуэто большой, но я и представить себе не могла таких толп. Логика, а не слышанные рассказы должна была подготовить меня к его размерам.

Йоханнесбург – огромный город, здесь сотни тысяч белых людей, а белым людям нужно, чтобы черные люди работали на них. А вот чего белым людям совсем не нужно, так это чтобы те же самые черные жили рядом, угрожая их образу жизни. Так появился Соуэто. Район расположен достаточно близко к Йоханнесбургу, чтобы ездить туда на работу, но достаточно далеко, чтобы белому человеку не пришлось обонять вонь черных. И по мере того, как росла потребность в рабочей силе, – а мужчины из нашей деревни уходили искать работу в столице – рос и Соуэто.

Нигде я не видела столько себе подобных, как здесь. На улицах полно такси, машин, автобусов и пешеходов, и все лица – черные. Тележки с запряженными в них ослами, велосипедисты, тощие собаки и свободно бродящий скот с трудом прокладывают себе путь в хаосе машин. Пикап, едущий рядом с нами, битком набит клетками с цыплятами. Тут же принюхивается к утреннему воздуху оставленная без присмотра свинья.

Матери пробираются между машинами, младенцы привязаны к их спинам полотенцами или большими кусками ткани. Школьники затесались в толпу женщин в форме горничных. Мужчины в комбинезонах останавливаются поговорить с мужчинами в костюмах-тройках. Огонь горит в мангалах, на которых жарятся mielies, и разносчики нахваливают свой товар. Шлакоблочные дома втиснуты между дешевыми гостиницами, машина моет церковь, и я понимаю истинность старой пословицы: чистота действительно соседствует с благочестием. Два гигантских цилиндра устремлены в небо из плоского пейзажа – градирни электростанции Орландо.

Шум растворяет в себе все звуки. Госпел и куэла звучат на полную громкость и перекрывают грохот грузовиков, лай собак, гоняющихся за машинами, завывания гудков, предупреждения, приветствия – голоса, зовущие кого-то в этом вавилонском смешении языков; водители такси вопят в окна своих машин, зазывая пассажиров. В этой наэлектризованной атмосфере у меня расслабляются мышцы шеи и плеч. Несмотря на толчею и шум, я снова под защитой своего народа и чувствую себя в безопасности.

Это чувство длится лишь до поворота на Клипспрут-Вэлли-роуд, где у обочины сгрудились военные грузовики.

Таксист присвистывает от удивления.

– Здесь не всегда так? – спрашиваю я.

– Нет, sissi[18]. Наверное, что-то плохое творится.

Наша машина замедляет ход. Белые люди в военной форме, с большими ружьями через плечо, машут, чтобы мы проезжали. Дрожь страха охватывает меня, когда я вызываю в памяти слова из письма Андиля: “Приезжай немедленно. Твоя дочь в большой опасности, я боюсь за ее жизнь. Я не могу обеспечить ей защиту…”

Я молюсь, чтобы армейские грузовики никак не были связаны с опасностью, что грозит Номсе.