Мы проходим через Мофоло, направляемся к Дьюб, я уже различаю школьную форму – она разного цвета и покроя. Учительница права. Тысячи учеников из других школ присоединяются к маршу. Меня несет вперед, со всех сторон меня толкают дети, которые размахивают плакатами с речевками, накорябанными вкривь и вкось: “Буры к черту” и “Африкаанс – это терроризм”. Я пытаюсь усмирить свое раздражение от того, что эти щиты закрывают от меня море молодых лиц, борюсь с желанием отпихнуть плакаты.

Приближаюсь к ребятам постарше, с виду ровесникам Номсы.

– Девочка моя, ты не знаешь Номсу Мбали?

– Мальчик мой, скажи, пожалуйста, куда мы идем?

Меня или вежливо игнорируют, или по-доброму советуют уйти.

– Мама, вас могут ранить.

– Мама, вам будет безопаснее дома.

В конце концов становится слишком шумно, чтобы что-либо расслышать, – толпа начинает петь. Припев “Masibulele ku Jesu, Ngokuba wasifela” омывает меня, по коже бегут мурашки, словно она живое существо со своими собственными чувствами. Молодые голоса текучи, их восторг струится сквозь меня. “Возблагодарим Иисуса, ибо умер Он за нас”.

Я часто пела эту песню Номсе, когда та была совсем крохой. Прошу тебя, Господи, пусть с ней все будет хорошо. У нее сердце льва, но даже лев бессилен перед ружьем белого человека.

Когда песня заканчивается, новый голос запевает другую, и толпа подхватывает, чтобы заполнить молчание: “Боже, благослови Африку. Пусть ее дух возвысится. Услышь наши молитвы. Боже, благослови нас”.

Я подпеваю. Ведь песни сопротивления в моей крови, как и в крови любого из этих детей, даже больше – я пела “Nkosi Sikelel’i Afrika” еще до того, как эти дети родились.

Вдруг передние ряды резко сбавляют ход, демонстранты сбиваются с ритма. Я в смятении пытаюсь заглянуть поверх детей, но обзор перекрывают плакаты. Слышится чей-то голос, усиленный мегафоном, но слов не разобрать из-за искажений.

Высокий юноша рядом со мной вытягивает шею, пытаясь разглядеть, что происходит.

– Ke mapolisa. Полиция, – сообщает он.

Еще один мальчик взобрался на плечи приятеля и кричит нам вниз:

– Они сооружают баррикаду. Они пытаются не дать нам пройти к месту встречи. Они хотят, чтобы мы повернули назад!

Слова его подхватываются на разных языках. Даже если бы я не понимала зулу и сото, то поняла бы звенящий в голосах гнев. У меня перехватывает дыхание, когда я замечаю два желто-синих бронетранспортера. Присутствие здесь этих страшных бронированных машин говорит больше, чем любой плакат.

Вот уже не ропот, а крики. Напряжение нарастает. Те, кто подходит сзади, утыкаются в барьер из тех, кто перед ними; все в нетерпении, все хотят продвигаться вперед. Меня подхватывает прилив. Насилие – тварь в наморднике, она бродит среди нас, и ее того и гляди спустят с поводка.

Слава богу, кто-то пытается решить дело миром. Пожалуйста, пусть его послушают.

Толпа снова приходит в движение и разделяется на реки и ручейки, обтекающие полицейскую баррикаду по дороге к средней школе Орландо Уэст-Джуниор, которая, кажется, назначена местом встречи. Вокруг меня – неясные очертания тысяч и тысяч молодых лиц. Любое из них может оказаться лицом Номсы. Ни одно из них – не лицо Номсы.

Мне кажется, что я замечаю одного из сыновей Андиля, и пытаюсь протиснуться сквозь толпу, как вдруг все резко сворачивают на Вилакази-стрит. Уровень энергии снова нарастает. Дети вскидывают кулаки и начинают кричать.

– Inkululeko ngoku! Свободу немедленно!

– Amandla! Сила!

Нас несет вперед.