Алгебраист - Иэн Бэнкс (2004)

Архимандрит Люсеферус постоял перед руинами города, нагнулся и погрузил руку в перчатке в мягкую землю у своих ног, вывернув оттуда горсть почвы. Он поднес ее к лицу, осмотрел, потом приблизил к носу и понюхал, потом уронил комок земли и отряхнул перчатки, не сводя взгляда с огромного кратера на том месте, где прежде располагалась немалая часть города.

Кратер все еще наполнялся из моря, и коричневато-белая вода вытекала из устья. Водопад исчезал в основании кратера, клубясь водяной пылью, скалистая чаша понемногу остывала, водные потоки сталкивались между собой и повсюду поднимался пар. Массивная струя пара толщиной километра три поднималась в спокойное, пастельного цвета небо, пронзая тонкое полотно облаков до срединных слоев атмосферы.

Таков был замысел архимандрита: преподать суровый урок планете, где для этого имелись подходящие условия; например, город на берегу моря, сам виновный в сопротивлении либо показавшийся ему, архимандриту, символом чьего-то сопротивления, должен был уподобиться его любимому Джунчу на Лесеуме-9-IV. Если какой-либо народ сопротивлялся ему в ходе завоевания или во время оккупации, этот народ должен был, конечно же, понести наказание, но вдобавок стать и частью чего-то большего, чтобы даже и в смерти, даже в разрушении города быть невольным участником того, что есть на самом деле произведение искусства. Ведь когда смотришь со склона этой вот горы, разве перед тобой не новый залив Фараби? А эта щель, сквозь которую с грохотом, сотрясая землю, ринулся поток воды, – разве она не похожа на Силовой разлом? А эта вздыбившаяся башня пара, что сначала ринулась вверх, а потом склонилась к горизонту, – разве она не похожа на роспись, на его собственную завитушку?

Да, конечно, залив имел форму, чересчур близкую к окружности, а щель представляла собой всего лишь жалкий прорыв в стене кратера, образованной преимущественно устьевым илом и не идущей ни в какое сравнение с огромными, километровой высоты, утесами настоящего Силового разлома. И конечно, пейзажу вокруг этого нового Джунча не хватало великолепного кольца окружающих гор, а эта игрушечная горка, на которой он стоял (со своими адмиралами, генералами и стражниками, покорно ждавшими в отдалении у него за спиной, пока архимандрит насладится зрелищем), откровенно говоря, была лишь жалким подобием вертикального утеса Отвесной цитадели, откуда открывался величественный вид.

Однако художнику приходится иметь дело с той натурой, которая есть под рукой, и там, где недавно на склонах холмов, обступивших устье реки, расстилался многолюдный прибрежный город с огромными зданиями, причалами, волноломами и якорными стоянками (иными словами, город, каким он был почти всегда, невзирая на все так называемые катастрофы, вроде землетрясений, наводнений, сильных пожаров, бомбардировок с моря и воздуха или более ранних вторжений), теперь возникло подобие прекрасного и далекого места, возникла новая дикая красота, возникла площадка для возведения нового города, который возродится под знаком его, архимандритова, суверенитета, возникла некая (даже) возможность целебного единения с другими народами и местами, склонившимися перед его волей, единения в страдании и в красоте, потому что этот величественный кратер, эта последняя работа, был самым свежим из его творений: еще один бриллиант в ряду, уходящем далеко-далеко, к той вершине изящества, какую являл собой Джунч.