Бразилья - Йен Макдональд (2015)

– Я не хочу выглядеть как шлюха, – отвечает Фиа, одергивая соблазнительные шортики, облегающие ягодицы. – Но мне нравятся сапожки. – Это искусственная крокодилова кожа, с высокими каблуками, и Эдсон знал, что она будет ворковать и мурлыкать при первой же примерке. Короткий топик демонстрирует мельчайшие детали ее тату-компьютера. В приглушенном свете, который падает на поля масличной сои, тот горит золотом. Эдсон воображает, что колесики и спиральки вращаются, как цифровая мельница.

– Там, откуда я, пялиться невежливо.

– А там, откуда я, люди не делают себе таких тату.

– Ты когда-нибудь за что-нибудь извиняешься?

– С чего бы? Иди поешь. Карлиньус готовит мокеку[203]. Тебе надо больше есть.

* * *

В вечерней прохладе Эдсон подходит к мистеру Персику, тот прислонился к перилам балкона с большим косяком в руке. Пригороды сияют, как песок, внизу, звездам до них далеко. Даже танец Ангелов Постоянного Надзора, похожих на истощенных биолюминесцентных насекомых Амазонки, кажется слабым свечением звезд. Ночной воздух приносит жужжание ветровых турбин на старых кофейных плантациях – звук, который Эдсону всегда казался одновременно успокаивающим и стимулирующим. Бесконечная энергия.

– Привет, Сестинью, – мистер Персик предлагает Эдсону большой ароматный косяк.

– Я же просил не называть меня так, – бурчит он, но все равно затягивается, чувствуя, как дым вырисовывает спирали под куполом черепа.

Мистер Персик забирает сигарету, делает затяжку в свою очередь и обнимает Эдсона за талию. Затем поднимает самокрутку и рассматривает ее, словно священную синсемилью[204].

– Только это и удерживает меня, чтобы не выбежать вон из тех ворот и не сесть в первый самолет до Майами, – говорит мистер Персик, глядя на колечки дыма.

– Майами?

– У всех есть свои убежища. Своя Шангри-ла. Знаешь, пока все это только абстракция – вселенных больше, чем звезд на небе, больше, чем атомов в нашем мире, – я могу с этим жить. Числа, гипотезы, уютные интеллектуальные развлечения. Как арифметические действия с бесконечно большими числами, ужасающая по сути концепция, но в итоге всего лишь абстракция. Игры разума. Но она не узнала меня, Сестинью.

Эдсон пропускает прозвище мимо ушей.

– Она не узнала меня. А должна была, ведь я такой же… как там. Господи Иисусе, в какие словесные игры мы играем. Квантовая теория, квантовые компьютеры, квантовые-шмантовые, на таком уровне нужен только междисциплинарный подход. Но она меня не узнала. Меня там не было. Может, я умер, или в тюрьме, или не стал физиком, а может, меня никогда не существовало – Карлиньуса Фараха Барузу де Алваранга. Но я знаю. Я в Майами. Я мог бы уехать. Двадцать лет назад. Они бы приняли меня с распростертыми объятиями. Симпатичные кубинские мальчики с глазами, как у оленят, и грязными связями с мафией. Но папе тогда пришлось бы перебраться в дом престарелых, а этого я не мог допустить. Оставить его. Оставить одного с незнакомцами. И я отклонил предложение. Он прожил еще три года и, думаю, был счастлив до самого конца. А потом я постарел, врос в местную жизнь. Испугался. А он, в том мире, уехал. И живет так, как мог жить я. Как должен был жить я.

Всхлипывания и слезы мистера Персика исчезают раньше, чем набирают силу.

Эдсон мягко говорит:

– Помню, ты мне как-то раз рассказывал, что все предопределено от начала и до конца, типа вселенная – это монолит, который сделан из пространства и времени, а мы лишь мечтаем, что обладаем свободной волей.

– Ты меня как-то не особо сейчас приободрил.

– Я лишь пытаюсь сказать, что ты ничего не мог изменить.

Косяк догорает, превращаясь в темный окурок. Эдсон тушит его подошвой шлепанцев.

– Сестинью… Эдсон. Думаю, ты мне сегодня очень нужен.

– Мне казалось, мы обо всем договорились.

– Знаю, но. разве это что-то значит для тебя – ведь там сейчас не она?