Бразилья - Йен Макдональд (2015)

Квинн уже сидел в своей пироге. Команда состояла из иезуита, облаченного в белые одежды индейца, чье лицо покрывали оспины, и огромного негра. Остальную часть лодки занимали маниока и бобы. Флотилия Фалькона, куда более впечатляющая, качалась на волнах: каноэ с тентом для самого географа, три для его помощников, пять для багажа, еще три для провианта, и в каждой рабы из племени манао.

– Отличное утро, слава Богу! – крикнул Квинн на французском. – Не могу дождаться отплытия!

– Вы путешествуете налегке, – заметил Фалькон, спускаясь по лестнице.

Река разливалась в ночное время, и доски наспех проложили по уже потрескавшейся грязи, но все равно несколько последних шагов до каноэ пришлось пройти по хлюпающей жиже.

– Это лучшее, что можно было купить за легендарное золото иезуитов?

– Лодка легкая и быстрая, – сказал священник по-португальски. – Уверен, лучше три добровольца, чем целый флот рабов.

Чернокожий парень широко улыбнулся. Фалькон с решительным видом прошел по раскачивавшемуся каноэ до своего места в центре, под навесом из хлопка. Он чувствовал безмолвные насмешки своей команды и слышал громкий смех маленького экипажа Квинна. Осторожно опустился на плетеный стул, навес скрывал его от насекомых и издевок. Фалькон взмахнул платком:

– В путь.

Золотая река разлеталась монетками света, когда весла ударяли по воде и выныривали обратно. Географ крепко сжимал подлокотники, когда волны из-под носа поднимались по бортам. Секундный страх, а потом его флотилия выстроилась вокруг, гребцы начал работать веслами в бессознательной гармонии, и строй в форме стрелы вышел в Риу-Негру.

Пирога Квинна, маленькая, легкая и хрупкая, будто листок на воде, рванула вперед. Фалькон отметил, с какой легкостью массивное тело иезуита, несмотря на ужасный удар, который ему недавно нанесли, приспособилось к ритмам гребцов. Француз не смог побороть детский порыв и помахал Льюису платком, на что тот ответил широкой, беззаботной улыбкой.

Время стерлось вместе с бурлящим потоком. Когда Фалькон выглянул из-за своего навеса, то Сан-Жозе-Тарумаш уже исчез из виду за изгибом реки, столь незначительным, что ускользнул даже от натренированного взгляда географа, и теперь стены зелени, казалось, смыкались за его спиной. Вопреки воле и здравому смыслу Фалькон понял, что в него вселяется дух реки. Он проявился в спокойствии, нежелании двигаться, брать что-то из инструментов, которые Фалькон разложил перед собой, дабы измерять солнце, пространство и время, и вообще принимать хоть какие-то решения, после которых его мысли и воля кругами разошлись бы по черной воде. Крики птиц и животных под пологом леса, брызги речной жизни, взмахи и удары весел, плеск воды о корпус – все это казалось ему партиями большого хора, которые в сумме давали колоссальную, космологическую тишину. Неподвижные спирали дыма из-за зеленой полосы леса, поселения на берегу, приземистые конусы церквей, деревянные кресты, возведенные еще до них, оживленное речное движение, участники которого приветствовали путников, махали руками и улыбались, – все это было столь далеко от него, будто нарисовано акварелью на бумаге, а сам Фалькон стал дождевой каплей, сбегающей по стеклу. Его руки должны были измерять, рисовать, чертить карты, делать аннотации, но вместо этого вцепились в борта каноэ, загипнотизированные рекой, и так проходил час за часом.

Это наваждение нарушил Квинн. Его пирога вырывалась вперед час за часом, пока не стала казаться комаром на поверхности воды. Там, где русло разделяла коса островков, иезуит велел своим гребцам развернуться поперек и ждать посередине реки. Дрейфуя в сторону фаланги[172] Фалькона, Льюис трижды обеими руками поднял весло над своей головой. В тот же момент все гребцы флотилии Фалькона остановились. Импульс был потерян, и безжалостная рука Риу-Негру подхватила лодки, развернула, рассеяла их строй, превратив в полный хаос.