Двенадцать минут любви - Капка Кассабова (2011)

И тут я понимаю, что завидую Апостолосу, Дане, Джульетте, молдаванке-американке, канадке-аргентинке и другим, кто отринул прошлую жизнь ради танцевального объятия. Им есть что терять, но есть и что приобретать.

Мне так и не хватило духу бросить все во имя танца. И если раньше я бы отдала все ради любви, то теперь и в ней сомневалась. Единственное, что знаю: у меня есть сатиновый мешочек с новыми туфлями, обратный билет в Шотландию и неизвестное будущее.

Звучит «Печаль моря», напоминая о Марселе и Хамади, с момента встречи с которыми прошло четыре года. За пультом лыбится мясистое лицо диджея Горацио Годоя. Он улыбается жизни, мерцанию огней, кружению пар по танцполу. Я схожу с ума от ощущения собственной «непринадлежности» ко всему происходящему.

Вернувшись в отель, застаю в кухне на лавке спящую Зорайду. Она даже не сняла босоножки для танго.

На следующее утро соратники пьют чай на кухне.

— Мне приснился сон, — говорит Дана в перерыве между приступами кашля. — Я танцую и пытаюсь сделать шаг, но не могу. Не получается. Говорю себе: «Дана, прекрати, ты устала». Но не слушаюсь и продолжаю попытки, мне плохо, стыдно, хочется лечь. Меня это просто убивает, но не могу остановиться.

Турецкая пара, Зорайда, Вим вежливо улыбаются в ответ. В своих тусклых комнатах, забитых сырой обувью, им всем виделся подобный лихорадочный сон.

А мне? А я здесь просто гость. Могу танцевать танго. А могу и не танцевать.

Ту же самую фразу произношу Карлосу Ривароле в свой последний день, разделываясь со стейком размером с наш стол, в то время как он поглощает чечевичную похлебку.

— Карлос, ты стал вегетарианцем, не просто буддистом?

— Взгляни внимательнее, Капкита. Мы же в Аргентине, — в супе плавают огромные куски мяса.

На нас смотрят портреты Пьяццоллы и Пульезе. Тяжелый золотой бюст композитора Анибаля Тройло сверкает в углу. Время течет для всех, кроме Карлоса, с годами он лишь молодеет. Правда, небритая борода на его скульптурных скулах поседела, но ему очень идет.

— Ну, — он изучает мое лицо. — Выглядишь ты счастливой.

— Так и есть, — улыбка со стейком во рту.

— Значит, ты нашла то, что искала в танго.

— Да, любовь, — внезапно глаза наполняются слезами, я отодвигаю тарелку. — Прости.

— Все хорошо, Капкита, — он протягивает салфетку с надписью EL OPERA, и я вытираю нос. — Любовь никогда не покидает нас, но начинаться все должно с любви к себе. По-другому никак, все остальное исчезает, как песок сквозь пальцы.

— Да, — из глаз течет катастрофически. — Кроме танго.

— Кроме танго, — он сжимает мою руку. — Пойдем, посидим на солнышке.

Мы расположились на Плаза де Майо, сегодня четверг — день сбора матерей без вести пропавших: вот уже тридцать лет, с тех пор как их сыновья и дочери пропали, они приходят сюда с покрытыми белыми платками головами.

— Мы будем зачитывать имена наших пропавших любимых, — произнесла в микрофон сморщившаяся от возраста и горя женщина. — Не всех, их слишком много, тридцать тысяч. Каждую неделю мы можем называть только несколько сотен имен.

И она начинает. Сегодня буква «Л».

— Лескано, Лукреция Бериа.

— Здесь! — отзывается другая аргентинка.

— Лескано, Мануэль Роберто.

— Здесь!

Впереди нас в сюрреалистичном розовом мерцании возвышается здание Каса-Росада[10], где решались судьбы людей. На площади малыши кормят голубей. Полуденное небо покрыто тучами.

— Лескано, Луис Алехандро.

— Здесь!

— Лескано, Адриана Мальвиа.

— Здесь!

Я закрываю уши руками:

— Карлос. Целая семья. Все.

За очками трудно разглядеть глаза Карлоса, но внезапно он кажется резко постаревшим.