Автобиография Твен Марк - Марк Твен (2014)

Остальные начали вновь обретать дар речи и затянули ту же песню. Они говорили, что, когда партийные представители выдвигают кандидата для выборов, это решает дело. Если они сделали неразумный шаг, это несчастье, но ни один лояльный член партии не имеет никакого права воздержаться от голосования. Перед ним прямой долг, и он не может от него уклониться. Он должен проголосовать за выдвиженца.

Я сказал, что ни одна партия не владеет привилегией диктовать мне, как я должен голосовать. Что если партийная лояльность является формой патриотизма, то я не патриот, и что все равно, едва ли я вообще являюсь большим патриотом, ибо скорее часто, чем редко, то, что основная масса американцев считает патриотичным курсом, не согласовывается с моими взглядами. Что если существует какая-то значимая разница между тем, чтобы быть американцем и монархистом, то она заключается в том, что американец может сам решать за себя, что патриотично, а что нет. В то время как король может предписывать подданному свой монархический патриотизм – решение, которое является окончательным и должно быть принято жертвой. Что, по моему убеждению, я единственный человек из шестидесяти миллионов, которому посчастливилось сконструировать для себя собственный патриотизм.

Они сказали:

– Предположим, страна вступает в войну – где вы будете стоять тогда? Вы что же, самонадеянно присваиваете себе право идти в этом деле собственной дорогой, наперекор всей нации?

– Да, – ответил я, – такова моя позиция. Если бы я считал эту войну неправедной, я бы так и сказал. Если бы меня во имя этого призвали взвалить на плечо мушкет и маршировать под этим флагом, я бы отказался. Я бы не стал добровольно маршировать под флагом ни этой страны, ни какой-либо другой, если бы, по моему личному мнению, моя страна была не права. Если бы страна обязала меня взвалить на плечо мушкет, тут я бы ничего не мог поделать, но я бы никогда не пошел добровольно. Отправиться добровольно было бы предательством по отношению к самому себе и в конечном счете предательством по отношению к моей стране. Если бы я отказался пойти добровольно, меня следовало бы назвать предателем, это я очень хорошо сознаю, но от этого я бы не сделался предателем на самом деле. Единогласное голосование шестидесяти миллионов не могло бы сделать меня предателем. Я по-прежнему остался бы патриотом и, по моему мнению, единственным во всей стране.

Последовала долгая дискуссия, но меня не обратили в иную веру. Им хватило беспристрастности признать, что они не хотят голосовать за мистера Блейна, но все они заявили, что тем не менее сделают это. Затем Генри Робинсон сказал:

– Еще довольно далеко до выборов. Вы еще успеете сменить курс. Влияния будут слишком сильны. В день выборов вы проголосуете за Блейна.

Я сказал, что вообще не пойду на избирательный участок.

Хартфордской газете «Курант» пришлось пережить неприятное время – с того момента и до полуночи. Главный редактор, генерал Холи (который был также главнокомандующим этой газеты), находился на своем посту в конгрессе, и телеграфная переписка между ним и «Курантом» продолжалась до полуночи. На протяжении двух лет «Курант» усердно делал из мистера Блейна «смоляное чучелко», каждый день подбавляя смолы, а теперь газету призывали его хвалить, кричать «Да здравствует!» и побуждать своего хорошо подкованного читателя вознести «смоляное чучелко» до главной магистратуры страны. Это было трудное положение, сотрудникам «Куранта» и генералу Холи потребовалось девять часов, чтобы проглотить горькую пилюлю, и в полночь эта пилюля была проглочена. В течение двух недель газета «Курант» приобрела кое-какие навыки восхваления того, что она так долго порицала, в течение еще месяца произошла окончательная перемена в ее характере. И до сих пор газета так и не восстановила полностью своего достоинства, хотя под руководством редактора Чарлза Хопкинса Кларка она, по моим оценкам, вернула его на девяносто процентов.