Именно с такими людьми происходит что-нибудь неподходящее. Моя сестра зимним вечером устраивала вечеринку с приготовлением тянучки. Я был слишком молод, чтобы участвовать, а Джим – слишком застенчив. Меня рано отослали спать, и Джим по своему почину последовал моему примеру. Его комната находилась в новой части дома, выстроенного в форме буквы L, и окно выходило на крышу пристройки. На крыше лежал снег дюймов шесть глубиной, а на снегу был ледяной наст, гладкий и блестящий как стекло. Из конька крыши выходила короткая печная труба, излюбленное пристанище сентиментальных котов лунными ночами – а это как раз была лунная ночь. Ниже трубы, на карнизе крыши, раскинулся на каких-то подпорках балдахин из сухих плетей винограда, создавая уютный навес, и через час-два под его сенью собралась беззаботная толпа молодых дам и джентльменов. Тут же охлаждались на мерзлой земле блюдечки с жидкой горячей тянучкой. Один за другим раздавались веселые подтрунивания, шутки и взрывы смеха.

Примерно в это время на трубу залезли два старых, пользовавшихся дурной репутацией кота, заведя о чем-то пылкий спор, и примерно в это же время я бросил попытки уснуть и пошел проведать Джима в его комнату. Он тоже не спал и кипятился по поводу котов и их нестерпимого ора. Я, поддразнивая, спросил, почему бы ему не выбраться на крышу и не прогнать их. Уязвленный, он рубанул, что за два цента сделал бы это.

Это было опрометчивое заявление, и, вероятно, он сам о нем пожалел, едва оно успело сорваться с его уст. Но было поздно – слово было сказано. Я знал Джима и знал, что, если стану правильно его подначивать, он скорее сломает себе шею, чем отступит.

– Ну еще бы! Кто бы сомневался?

Это его задело, и он раздраженно выпалил:

– Может быть, ты сомневаешься?

– Я? О нет, я бы о таком и не помыслил. Ты всегда совершаешь замечательные поступки. Языком.

Теперь Джим разозлился уже по-настоящему и, натянув носки, принялся толкать кверху оконную раму, приговаривая дрожащим от гнева голосом:

– Ты думаешь, я не смогу! Пожалуйста, думай что хочешь… мне все равно, что ты думаешь. Я тебе покажу!

Неподатливое окно привело его в ярость, потому что никак не держалось. Я сказал:

– Ничего, я его подержу.

В самом деле, я бы сделал все, чтобы помочь. Я был всего лишь мальчишкой и уже пребывал в восхитительном состоянии предвкушения. Он стал осторожно выбираться наружу, цепляясь за подоконник, пока ноги не нашли надежной опоры, затем, оседлав обледенелый конек крыши, начал на четвереньках осторожно нащупывать вдоль него свой опасный путь. Я уверен, что и сейчас получаю от этого такое же удовольствие, как и тогда, а ведь прошло почти пятьдесят лет. Морозный ветер трепал о его тощие ноги короткую ночную рубашку, остекленелая крыша в ярком свете луны сияла, как отполированный мрамор, ничего не подозревавшие коты, настороженно созерцая друг друга, сердито били хвостами и изливали глухое недовольство. Медленно и осторожно Джим продвигался дальше в своей развевающейся рубашке, а не ведавшие об этом игривые молодые создания под виноградным навесом неуместным смехом оскорбляли торжественность момента. Всякий раз, когда Джим оскальзывался, у меня вспыхивала надежда, но он удерживался и продолжал ползти дальше и надежда угасала. Наконец коты оказались в пределах его досягаемости. Джим собрался с силами, осторожно приподнялся, тщательно оценил расстояние, затем стремительным движением попытался схватить ближайшего кота – и промахнулся. Конечно же, он потерял равновесие. Пятки его взметнулись в воздух, он опрокинулся на спину и, как ракета просвистев по крыше ногами вперед, пробил сухие виноградные плети и шлепнулся посреди честной компании, прямо на четырнадцать блюдец раскаленной тянучки. И это парень, который и в одетом-то состоянии не мог взглянуть в лицо ни одной девушке. Последовала буря визга, дикая возня, суматоха, и Джим пулей взлетел по ступенькам, отряхивая с себя по дороге осколки посуды.