За горами – горы. История врача, который лечит весь мир - Киддер Трейси (2015)

Тогда, в первый раз, Фармер не задержался в Канжи надолго. Он продолжал путешествовать по Гаити – иногда автостопом с бланами, иногда на тап-тапах среди крестьян, везущих кур и полные корзины манго. Однажды он слег с дизентерией, вероятно, потому, что скудный бюджет вынуждал его покупать еду у уличных торговцев в городах и поселках. Фармер вспоминал, как валялся в больнице в Порт-о-Пренсе в антисанитарных условиях, на этаже, где не было туалета. Его навещала знакомая американка средних лет, эксперт по вопросам здравоохранения. Она обещала переправить его обратно в Штаты, если ему станет хуже, и он отвечал, мол, нет-нет, все будет в порядке, а сам думал: “Пожалуйста, заберите меня домой!” Поправившись, он снова принялся изучать Гаити и антропологию с медициной в местном контексте. Наблюдал обряды вуду, расспрашивал крестьян об их жизни и добрался среди прочих мест до больницы в Леогане, городке на южном полуострове Гаити, милях в двадцати к западу от Порт-о-Пренса. Там он некоторое время подвизался волонтером, помогая врачам и медсестрам.

Фармер говорил мне, что нашел свое призвание не благодаря книгам и наукам, а большей частью эмпирическим путем, пропуская Гаити через себя. “Я читал академические тексты и понимал: там все неправильно. Живя в Гаити, я осознал, что малейшая ошибка в одной системе власти и привилегий может катастрофически ударить по неимущим в другой системе”. Как, например, истребление креольских свиней или плотина на озере Пелигр.

Теология освобождения импонировала ему и раньше. “Серьезный упрек затушевыванию бедности, – так отзывался о ней Фармер. – Упрек, основанный на научном анализе”. В Гаити он вживую наблюдал самую суть этой доктрины. Почти все крестьяне, с кем он знакомился, разделяли убеждение, звучавшее как квинтэссенция теологии освобождения. “Все на свете брезгуют нами, говорили они ему. – Но Господь больше любит бедных. И наше дело правое”. Марксисты, которых читал Фармер, и многие его знакомые интеллектуалы относились к религии пренебрежительно. И действительно, некоторые христианские конфессии, как и значительная часть миссионеров, пропагандировали среди неимущих гаитян “культ смирения”, как выражался отец Лафонтан, – призывали покорно принимать свою долю, уповая на лучшую загробную жизнь. Но собеседники Фармера понимали христианство иначе: “Они единодушно утверждали, что зря, мол, остальной мир над ними издевается как хочет, ведь кто-то, кто-то справедливый и, возможно, даже всеведущий, записывает все ходы”. Теперь в нем снова проснулась тяга к католицизму. Не то чтобы он вдруг проникся верой по зову души, скорее, стремился поддержать местных жителей в их вере – Фармер называл это “актом солидарности”. Он говорил мне: “На самом деле это приходит, когда видишь людей своими глазами – в Канжи, или в какой-нибудь жуткой больнице, или на похоронах, – когда точно знаешь, что люди просыпаются в двухкомнатных хижинах, полных голодных детей, и все-таки как-то продолжают жить. Религия – единственное, что у них оставалось”.