Гаргантюа и Пантагрюэль - I - Рабле Франсуа (1938)

– Но надо сделать, – сказал монах, – чтобы винослужение тоже не нарушалось; ведь сами вы, господин приор, любите выпить получше: так делает каждый порядочный человек; никогда благородный человек не ненавидит доброго вина: такова монашеская заповедь. А ваши песнопения, ей-богу, не ко времени. Почему часы наши во время жатвы и сбора винограда короткие, а зимой длинные?

«Покойный, блаженной памяти, брат Масе Пелос, истинный ревнитель нашей религии (черт меня побери, если я вру!), помнится, говаривал мне, что это по той причине, что в это время мы отжимаем виноград и готовим вино, а зимой его потребляем.

«Слушайте, господа, вы, которые любите вино: во имя тела господня, следуйте за мной. Потому что – да сожжет меня святой Антоний, если попробует вина кто-нибудь из тех, кто не будет помогать отстаивать виноградник. О чрево господне! Церковное имущество! О нет! Черт возьми! Святой Фома Английский[87] за церковное имущество принял смерть: значит, если я за это умру, – разве не попаду также в святые? Но я все-таки не умру, а заставлю умереть других».

Говоря это, он сбросил свою рясу и вооружился древком от креста, деланным из сердцевины ясеня, длиною с копье, а толщиной с кулак; на нем кое-где были нарисованы лилии, которые почти стерлись. Так он вышел в одном подряснике, перевязался рясой и кинулся с своим древком от креста на врагов, которые без всякого порядка, без знамен, трубача и барабанщика, обирали виноград в саду. Знаменщики поставили свои знамена вдоль стен, барабанщики проломали барабаны с одного боку, чтобы наполнить их виноградом, трубы тоже нагрузили гроздьями, – всякий безобразил по-своему. И он так свирепо ударил на них, без предупреждения, что опрокинул как свиней, – колотя направо и налево, по старинному способу. Одним он мозжил головы, другим ломал руки и ноги, другим вывихивал шейные позвонки, некоторым сбивал нос, выбивал глаза, дробил челюсти, заставлял давиться зубами, ломал ноги, выворачивал лопатки, бедра, дробил локтевые кости.

Если кто хотел спрятаться в гуще виноградных лоз, тем перебивал крестец и ломал поясницы как собакам. Если кто хотел спастись бегством, тому разбивал голову в куски, ударяя сзади по «ламбдовидному»[88] шву. Если кто лез на дерево, думая, что там он будет в безопасности, – того он сажал на свое древко как на кол. Если кто из его старых знакомых кричал ему: «Ах, друг мой, брат Жан, я сдаюсь», – он слышал в ответ: «Сколько хочешь, только вместе и всем чертям брешу сдашь».

И приканчивал сразу. А если кто-нибудь, охваченный дерзкой смелостью, хотел оказать ему сопротивление лицом к лицу, тому он показывал силу своих мышц, пронзая грудь сквозь грудную преграду и сердце, одних ударял под ребра, выворачивая желудок, и те умирали тут же.

Одни кричали: «Святая Варвара, помоги!» Другие – «Святой Георгий!» Третьи – «Святая Ни Туш!»[89] Одни умирали ничего не говоря, другие говорили не умирая; одни говорили умирая; другие умирали говоря. Были и такие, кто кричали во весь голос: «Confiteor, Miserere, In manus!»[90] Так громки ли крики раненых, что настоятель аббатства и все монахи выбежали, увидав этих несчастных, поверженных в винограднике и раненых на смерть, исповедали некоторых. Но пока священники исповедывали, молодые послушники прибежали к месту, где был брат Жан, и стали спрашивать, в чем он хочет, чтобы ему помогли.

На это он ответил, что нужно дорезать тех, что валяются на земле. Тогда послушники, развесив рясы на изгороди, стали дорезывать и приканчивать тех, кого он уже смертельно ранил. И знаете, каким орудием? Прекрасными резаками, величиной в половину тех ножей, какими дети в нашей стороне снимают шелуху с зеленых орехов.