Портрет Дориана Грея - Уайльд Оскар (2004)

— Не говорите так о той, кого вы любите, Дориан. Любовь — нечто более поразительное, чем искусство.

— И то и другое — просто формы подражания, заметил лорд Генри. — Но пойдемте же, Дориан, вы не должны здесь более оставаться. Смотреть дурную игру вредно для нравственного чувства. Да я и не думаю, чтобы вы позволили своей жене играть. А поэтому и неважно, что она играет Джульетту, как деревянная кукла. Она очень красива, и если она так же мало смыслит в жизни, как в игре, то она будет очень интересным опытом. Только два разряда людей поистине увлекательны, люди, знающие решительно все, и люди, ровно ничего не знающие. Но, ради Бога, милый мальчик, не принимайте такого трагического вида! Секрет сохранения молодости в том, чтобы не допускать тех чувств, которые не к лицу. Пойдем с нами — с Бэзилем и со мной — в клуб. Мы будем курить папиросы и пить в честь красоты Сибиллы Вэн! Она прекрасна. Чего же вам еще желать?

— Уходите, Гарри! — закричал юноша. Я хочу побыть один. Бэзиль, вы должны уйти. Ах, разве вы не видите, что сердце мое разрывается!..

Слезы навернулись у него на глазах, губы задрожали, и, отойдя в глубину ложи, он прислонился к стене и закрыл лицо руками.

— Пойдем, Бэзиль, — промолвил лорд Генри с несвойственной ему нежностью в голосе; и они вышли из ложи.

Несколько мгновений спустя рампа осветилась, и занавес снова поднялся; начался третий акт. Дориан Грей вернулся на свое место. Он был бледен и имел гордый и равнодушный вид. Пьеса тянулась и казалась бесконечной. Половина публики стала уходить, стуча тяжелыми башмаками и смеясь. Представление потерпело полное фиаско. Последнее действие прошло почти перед пустыми рядами стульев. Занавес опустился при хихиканьи и шипеньи.

Тотчас по окончанию спектакля Дориан Грей бросился за кулисы, в уборную. Девушка там стояла одна, с победоносным видом. Глаза горели дивным огнем. Вокруг нее было точно сияние. Полураскрытые губы ее улыбались, как бы какой-то своей, скрытой тайне.

Когда он вошел, она взглянула на него, и выражение бесконечной радости появилось на ее лице.

— Как скверно я сегодня играла, Дориан! — воскликнула она.

— Отвратительно! — ответил он, с удивлением глядя на нее. — Отвратительно!… Это было ужасно. Вы не больны? Вы не можете себе представить, что это было такое. Вы не можете себе вообразить, что я выстрадал!

Девушка улыбнулась.

— Дориан, — проговорила она, вкладывая в его имя всю затаенную музыку своего голоса, точно имя это было слаще меда для алых лепестков ее губ. — Дориан, вы должны были бы понять. Но ведь теперь вы понимаете?

— Что понимаю?

— Почему я так плохо играла сегодня… Почему я теперь всегда буду плохо играть… Почему я никогда уже больше не буду играть хорошо?

Он пожал плечами.

— Вы больны, вероятно. Вы не должны играть, раз вы нездоровы. Вы выставляете себя на смех. Моим друзьям было скучно, и мне также.

Казалось, она его не слушала. Она была совершенно преображена радостью. Ею овладел какой-то экстаз радости.