Американская трагедия - Теодор Драйзер (1925)

Он взял соломенную шляпу и вышел на улицу, чтобы никто не мог подслушать, как он думает (так он называл это про себя) эти ужасные, страшные думы. Он не мог, не хотел больше думать об этом. Он не такой человек… И все же… и все же эти мысли… Это — решение… если он вообще хочет найти решение. Это способ остаться здесь… не уезжать… жениться на Сондре… избавиться от Роберты, от всего… от всего! — надо лишь немного мужества, смелости… Но нет!

Он шел все дальше и дальше, за город, по шоссе, которое вело на юго-восток, через бедные, глухие пригороды; здесь он был совсем один и мог думать, — он чувствовал, что здесь никто не подслушает его мыслей.

Сумерки сгущались. Там и сям в домах зажигались огни. Очертания деревьев в полях и вдоль дороги становились смутными и расплывчатыми, как дым. И хотя было жарко и воздух безжизнен и недвижим, Клайд шел быстро, обливаясь потом, продолжая думать, — он словно старался обогнать, заглушить в себе, обмануть некое внутреннее «я», которое предпочитало быть неподвижным и думать…

Мрачное, уединенное озеро!

Остров в южной его части!

Кто увидит?

Кто услышит?

Станция Ружейная, откуда к озеру в летнее время ходит автобус… (Так он вспомнил и это? А, черт!) Ужасно, что это вспомнилось в связи с теми мыслями. Но если вообще думать о таких вещах, так уж лучше обдумать все как следует, — надо признаться себе в этом или же перестать об этом думать раз и навсегда… навсегда… Но Сондра! Роберта! И если его схватят — электрический стул! Да — но ужас его нынешнего положения! Безысходность, тупик! Опасность потерять Сондру! Да, но убить…

Он вытер разгоряченное влажное лицо, остановился и посмотрел на группу деревьев среди поля, — они чем-то напомнили ему те деревья… там… не нравится ему эта дорога. Становится слишком темно. Лучше возвратиться в город. Но та дорога, ведущая к югу, к Бухте Третьей мили и к Серому озеру… По ней можно дойти до Шейрона и до виллы Крэнстонов. Он мог бы пойти по ней после… Боже! Озеро Большой Выпи… в сумраке деревья на берегу будут похожи на вот эти — неясные и угрюмые. Это должно случиться под вечер, конечно. Никому и в голову не придет попробовать… словом… сделать это… утром, когда так светло… Так поступил бы только дурак. Но вечером, в сумерки, вот как теперь, или немного позже… Но нет, к чертям эти мысли, он не желает их слушать! И однако… никто, наверно, не увидит там ни его, ни Роберту. Это так просто — поехать куда-нибудь на озеро, хотя бы на Большую Выпь… под предлогом свадебного путешествия… скажем, четвертого июля… или позже — после пятого, когда там будет меньше народу. И записаться не под своей фамилией… под чужой, чтобы не оставить следов… И потом так просто вернуться в Шейрон и на дачу к Крэнстонам поздно вечером или, может быть, рано утром на следующий день и сказать, что он приехал с утренним поездом, который приходит около десяти… А потом…

К черту! Почему его сознание упорно возвращается к этой мысли? Неужели он в самом деле замышляет такое? Да нет же! Он не может! Он, Клайд Грифитс, не может серьезно думать ни о чем подобном. Это невозможно. Он не может, нет. Это невозможно и слишком гнусно, нельзя даже представить себе, что он, Клайд Грифитс, способен совершить подобный поступок. И все же…

И тотчас в нем настойчиво заговорило гнетущее сознание собственной никчемности и неспособности к такому мрачному преступлению. Он решил вернуться в Ликург, — там, по крайней мере, он будет среди людей.

Глава XLV