Американская трагедия - Теодор Драйзер (1925)

— Вы помните, что она вам писала… — Мейсон взял одно из писем, развернул и стал читать: «Клайд, милый, я наверно умру, если ты не приедешь. Я так одинока. Я прямо с ума схожу. Мне так хотелось бы уехать и никогда не возвращаться и больше не надоедать тебе. Но если бы ты только звонил мне по телефону, хотя бы через день, раз не хочешь писать! А мне ты так нужен, так нужно услышать ободряющее слово!» — Голос Мейсона звучал мягко и грустно. Он говорил, и чуть ли не осязаемые волны сострадания охватывали не только его, но всех и каждого в высоком и узком зале суда. — Вам эти строки кажутся хоть немного печальными?

— Да, сэр, кажутся.

— И тогда казались?

— Да, сэр, казались.

— Вы знали, что они искренни, да?

— Да, сэр. Знал.

— Почему же хоть капля той жалости, которая, по вашим словам, столь глубоко потрясла вас посреди озера Большой Выпи, не заставила вас у себя в Ликурге, в доме миссис Пейтон, снять телефонную трубку и успокоить одинокую девушку хотя бы одним словом о том, что вы приедете? Потому ли, что ваша жалость к ней была тогда не так велика, как позднее, когда она написала вам угрожающее письмо? Или потому, что вы замыслили преступление и опасались, как бы частые телефонные разговоры с нею не привлекли чьего-либо внимания? Как получилось, что вас внезапно охватила столь сильная жалость к ней на озере Большой Выпи, но вы вовсе не чувствовали жалости, пока находились в Ликурге? Или у вас чувства как водопроводный кран — можно открыть, а можно и закрыть?

— Я никогда не говорил, что я совсем не жалел ее, — вызывающе ответил Клайд, перехватив взгляд Джефсона.

— Но вы заставили ее ждать до тех пор, пока в своем ужасе и отчаянии она не стала вам угрожать.

— Я ведь признал, что вел себя с ней нехорошо.

— Ха! Нехорошо! Нехорошо! И только потому, что вы это признали, вы рассчитываете — наперекор всем остальным показаниям, которые мы здесь слышали, включая и ваши собственные — что выйдете отсюда свободным человеком? Так, что ли?

Белнепа дольше невозможно было сдерживать. Он заявил протест.

— Это позорно, ваша честь. Разве прокурору позволительно превращать каждый вопрос в обвинительную речь? — пылко, с горечью обратился он к судье.

— Я не слышал ни одного протеста, — отпарировал судья. — Попрошу прокурора надлежащим образом формулировать свои вопросы.

Мейсон преспокойно принял замечание и снова обернулся к Клайду:

— Как вы тут показывали, сидя в лодке посреди озера Большой Выпи, вы держали в руках тот самый фотографический аппарат, от которого когда-то отпирались?

— Да, сэр.

— А мисс Олден сидела на корме?

— Да, сэр.

— Давайте сюда лодку, Бэртон! — обратился Мейсон к Бэрлею.

По распоряжению Бэрлея, четверо его помощников тотчас вышли через дверь позади судейского возвышения и вскоре вернулись, неся лодку, ту самую, в которой катались Клайд и Роберта, и опустили ее на пол перед присяжными. Клайд, похолодев, остановившимся взглядом смотрел на нее. Та самая лодка! В растерянности он моргал глазами, его била дрожь; а публика волновалась и шумела, напряженно всматриваясь, — волна любопытства прошла по всему залу. И тут Мейсон, схватив аппарат и размахивая им, воскликнул:

— Вот, извольте, Грифитс! Вот аппарат, который будто бы никогда вам не принадлежал. Войдите-ка в лодку, возьмите этот аппарат и покажите присяжным, где именно сидели вы и где — мисс Олден. И покажите точно, если можете, как именно и куда вы ударили мисс Олден и где и как примерно она упала.

— Протестую! — заявил Белнеп.

Между юристами завязалась долгая и утомительная перебранка; в конечном счете судья разрешил, — по крайней мере, на некоторое время, — продолжать допрос свидетеля таким способом. Под конец Клайд заявил:

— Во всяком случае, я ударил ее не намеренно.

На что Мейсон заметил:

— Да, мы уже слышали ваши показания на этот счет.