Американская трагедия - Теодор Драйзер (1925)

— А помните, как девчонка со второго этажа окатила меня водой из кувшина, когда я выходил! — громко хохотал Хегленд.

— А тот толстяк во втором этаже! Как он подошел к двери посмотреть, помните? — смеялся Кинселла. — Он наверняка решил, что тут пожар или бунт!

— А ты с той маленькой толстушкой Пигги! Помнишь, Ретерер? — визжал Шил, захлебываясь от хохота и еле выговаривая слова.

— У него даже ноги подкашивались, так было тяжело! — вопил Хегленд. — А как они оба под конец скатились с лестницы!

— Это все ты был виноват, Хегленд! — крикнул Хигби. — Если б ты не затеял эту историю с поркой, нас бы не выставили.

— Говорю вам, я был пьян, — возражал Ретерер. — У них там дьявольски крепкое виски.

— А тот длинный тощий техасец с большими усами? Помните, как он хохотал? — прибавил Кинселла. — Он не хотел никому помогать, кто был против нас. Помните?

— Еще чудо, что нас всех не выкинули на улицу и не арестовали. Ну и ночка была! — вспоминал Ретерер.

Все эти разоблачения ошеломили Клайда. «Порка»! Это могло значить только одно!

И они воображают, что он примет участие в чем-либо подобном? Этого не будет. Он не такой. Что подумали бы его мать и отец, если б услышали все эти ужасные истории… И все-таки…

Болтая, они подошли к какому-то дому на темной широкой улице; у тротуаров, вдоль целого квартала или даже больше, стояла вереница кебов и автомобилей. Неподалеку на углу остановились, разговаривая, несколько молодых людей. На другой стороне — еще мужчины. А через полквартала компания Клайда прошла мимо двух мирно беседовавших полисменов. И хотя нигде, ни в одном окне не было света, но, как ни странно, всюду чувствовалась яркая, кипучая жизнь. Она ощущалась даже в темноте улицы. То и дело раздавались гудки мчащихся мимо такси, прокатили две старомодные закрытые кареты со спущенными занавесками. И двери то хлопали, то тихо открывались и закрывались. И тогда из домов вырывался яркий свет, прорезывал мглу улицы и снова исчезал. Над головой в эту ночь было много звезд.

Наконец, не говоря ни слова, Хегленд, в сопровождении Хигби и Шила, поднялся по лестнице и позвонил. Почти мгновенно дверь открыла молодая негритянка в красном платье.

— Добрый вечер! Заходите, пожалуйста, — приветливо пригласила она, и все шестеро прошли за тяжелые бархатные драпри, отделявшие маленькую переднюю от остальных комнат.

Клайд очутился в ярко освещенной и довольно безвкусно обставленной гостиной; на стенах висели картины в золоченых рамах, изображавшие обнаженных и полуобнаженных женщин, и огромные зеркала. На полу лежал толстый ярко-красный ковер; по всей комнате было расставлено множество золоченых стульев, в глубине на фоне ярко-красных портьер — пианино, тоже золоченое. Но ни гостей, ни обитательниц дома здесь не было, — никого, кроме негритянки.

— Присядьте, пожалуйста, — сказала она. — Будьте как дома. Сейчас позову мадам.

И она побежала по лестнице налево, крича:

— Мэри! Сэди! Каролина! В гостиной молодые джентльмены.

В эту минуту из двери в глубине комнаты вышла высокая, стройная и бледная женщина лет тридцати восьми или сорока — очень прямая, изящная и, видимо, очень властная и умная, в полупрозрачном и все же скромном платье.

— Хэлло! Это вы, Оскар? — заговорила она со слабой, ободряющей улыбкой. — И Пол тут? Хэлло, Дэвис! Пожалуйста, располагайтесь все как дома. Фанни сейчас придет. Она принесет вам чего-нибудь выпить. У меня теперь новый тапер — негр из Сент-Джо. Хотите послушать? Прекрасно играет!

И она позвала:

— Сэм!