Джейн Эйр - Шарлотта Бронте (1847)

– Разве я покину вас, Джейн, уезжая в Индию? Как? Разве вы не поедете в Индию?

– Вы ведь сказали, что я могу туда ехать, только выйдя за вас замуж.

– А вы не выйдете за меня? Вы настаиваете на своем решении?

Известно ли вам, читатель, как леденит сердце вопрос, заданный бездушным человеком? Его гнев похож на падающую снежную лавину, а его негодование – на бурный ледоход.

– Нет, Сент-Джон, я не выйду за вас. Я не изменила своего решения.

Лавина дрогнула и сдвинулась с места, но еще не рухнула.

– Я снова спрашиваю вас, почему вы мне отказываете? – спросил он.

– Тогда я отказала вам потому, что вы не любите меня, а теперь – потому, что вы меня ненавидите. Вы меня просто убиваете.

Его губы и щеки побелели – они стали мертвыми.

– Убиваю? Я вас убиваю? Такие слова не делают вам чести, они противоестественны, недостойны женщины, лживы. Они свидетельствуют о низости ваших мыслей и заслуживают строгого осуждения; их можно было бы назвать непростительными, если бы человек не был обязан прощать своего ближнего даже до семидесяти семи раз.

Все пропало. Я только подлила масла в огонь. Искренне желая изгладить в его душе следы прежней обиды, я нанесла ему новую, еще более глубокую, которая навсегда запечатлелась в его памятливом сердце.

– Теперь вы действительно будете меня ненавидеть, – сказала я. – Напрасно я решилась на попытку примириться с вами: я только приобрела врага на всю жизнь.

Этими словами я причинила ему новую боль, тем более острую, что в них была правда. Его бескровные губы судорожно скривились. Я поняла, какой взрыв гнева пробудила в нем. У меня сжалось сердце.

– Уверяю вас, вы неправильно поняли меня! – воскликнула я, схватив его за руку. – Я вовсе не хотела ни огорчить, ни оскорбить вас!

Он горько усмехнулся и решительным движением высвободил руку.

– А теперь вы, конечно, возьмете обратно свое обещание и вовсе не поедете в Индию? – спросил он после продолжительной паузы.

– Нет, я готова ехать, но как ваша помощница, – ответила я.

Снова последовало бесконечное молчание. Какая борьба происходила в нем между естественными чувствами и сознанием долга – не знаю, но глаза его метали молнии, вспыхивали необычным блеском, и странные тени проходили по его лицу. Наконец он проговорил:

– Я уже однажды говорил вам, что невозможно одинокой женщине ваших лет сопровождать одинокого мужчину моего возраста. После того, что я сказал вам на этот счет, я имел основание думать, что вы никогда не вернетесь к подобной мысли. Однако вы сделали это: мне очень жаль, но тем хуже для вас.

Я перебила его. Несправедливые упреки всегда пробуждали во мне храбрость.

– Будьте благоразумны, Сент-Джон, – вы доходите до абсурда. Вы уверяете, что вас возмущают мои слова. На самом деле это не так; вы слишком умны и проницательны, чтобы не понять того, что я говорю. Повторяю, я буду, если хотите, вашим помощником, но никогда не буду вашей женой.

Его лицо снова покрыла мертвенная бледность, но, как и прежде, он овладел своим гневом и ответил холодно и спокойно:

– Мне не нужна помощница, которая не будет моей женой. Со мной вы, очевидно, не можете поехать, но, если вы искренне хотите, я переговорю, когда буду в городе, с одним женатым миссионером, жене которого нужна спутница. Я думаю, они не откажутся вас взять, так как благодаря своим средствам вы не будете нуждаться в благотворительности. Таким образом вы избегнете позора, какой навлекли бы на себя, нарушив данное обещание и покинув ряды войска, в которое вступили.

Вам известно, читатель, что я не давала никакого официального обещания и не принимала на себя никаких обязательств; его приговор был слишком произволен и не заслужен мною. Я возразила: