Разумеется, все это не было единственным обучением, которое собиралась дать дочери Билла Смита Морин Килкенни. С того самого дня, когда высохли и были тщательно отглажены горячим утюгом книги, привезенные Морин с собой, они начали читать вслух по вечерам.

Морин начала с «Тома Сойера». Мю слушала ее, открыв рот и не сводя глаз с лица новой подруги и наставницы. Иногда она принималась шевелить губами, беззвучно произнося за Морин слова, в самых смешных местах хохотала до слез, а иногда до слез переживала. Билл и сам заинтересовался, хоть и не сразу. Книгу о знаменитом мальчишке он читал только в детстве и привык считать ее совсем, соответственно, детской, но неожиданно увлекся, а вскоре уже хохотал вместе с дочерью. В один из вечеров Морин сослалась на больное горло – и Билл с Мю выразили желание ни в коем случае не прерывать хорошую традицию. Так чтецов стало трое.

Первое время Мю читала почти по складам, осиливая едва ли пару страниц за вечер, но теперь, по прошествии всего трех недель, освоилась и шпарила вполне бегло, с выражением, да и просто артистично. Особенно мастерски она имитировала акцент индейца Джо – у Билла даже мурашки по спине бежали.

Да, его дочь изменилась на глазах. Уходили в прошлое грубость и порывистость, на смену им шли грация и обаяние юной кокетки. Платье она надевала теперь каждый вечер и чувствовала себя в нем совершенно свободно. Словом, жизнь становилась похожей на сказку...

Однажды Билл не выдержал и заговорил с Морин об успехах Мю. Было это уже поздней ночью, когда девочка заснула, а Морин и Билл сидели в плетеных креслах на веранде и пили яблочный сидр из высоких глиняных кружек.

– Честно говоря, я потрясен, Морин. Правда, я не уверен, что смогу объяснить это словами... но Мю изменилась на глазах. Ты – отличная учительница.

– Спасибо. Только это еще не совсем так. Я и сама учусь, Билл. Учусь у Мю.

– У этой паршивки можно научиться только яблоки из сада тырить...

Морин внезапно нахмурилась и с громким стуком поставила кружку на пол. Потом повернулась к Биллу – и он невольно оробел, увидев перед собой не привычную милую девушку, а суровую и строгую учительницу, отчитывающую ученика, причем в роли последнего явно получался он сам.

– Видимо, только это она и слышала от тебя, не так ли?

– Это же просто шутка. Ну вроде присказка...

– Да. Присказка. И еще: «яйца мерину помеха», «нарядиться, как шлюха на Пасху», «гребаная вишня» и «если б я имел коня...» – дальше не могу, неприлично. Все это всего лишь присказки. Именно так она к ним и относится.

– Если ты насчет крепких словечек, то я при ней никогда... старался не употреблять. Но она росла в прериях, Морин, среди ковбоев. Ты же понимаешь, люди мы простые...

– Прекрати! Я не туристка из Европы, нечего изображать передо мной «мистера Мальборо»! Ты нормальный современный человек, ты прошел армию, ты получил образование. У тебя хороший литературный язык, ты без труда разговариваешь сложносочиненными и сложноподчиненными предложениями...

– Погоди, Морин, не части. Я, как тот мужик из пьесы, и не знал, что разговариваю всю жизнь такими мудреными фразами...

– Это ты погоди! Ты сейчас цитируешь Мольера, между прочим, а вот знает ли про Мольера твоя дочь? Ей десять лет, но она читает... читала по складам, у нее живой ум, но она не умеет выражать свои мысли на письме. Она знает, что у Милли «офигительная корма», но представления не имеет, что происходит с девочками в одиннадцать-двенадцать лет. Как и когда ты собирался объяснять ей про месячные? Про секс? Про то, чем мальчики отличаются от девочек?

– Морин, я...