Ты мой закат, ты мой рассвет - Субботина Айя

Под мою чуть ли не клятву на крови, что я буду с нее пылинки сдувать, за руку водить, следить как за яйцом Фаберже и в случае хотя бы малейшего ухудшения самочувствия - везти ее обратно в больницу хоть посреди ночи.

Даже не знаю, что и делать, потому что у меня есть определенные планы на собственную, блин, законную жену. И мне очень не хочется верить, что ей может стать хуже от парочки оргазмов. Даже и хрен бы с ним - без проникновения.

Очкарик потихоньку, притворяясь кошкой, мурлычет и жмурится, сидя на соседнем сиденье. Слушает во все уши мои рабочие байки, улыбается и сияет. Я был уверен, что на этом сроке у нее уже начнет формироваться живот, но нет и близко ничего похожего. Хотя кто его там разберет под этим ее вельветовым комбинезоном с защелками в виде железных пчел.

Ребенок.

Какой она у меня еще ребенок.

Только иногда первоклассно посылающий куда подальше врагов семьи.

Когда подруливаю к дому, глушу мотор и обегаю машину, чтобы помочь ей выйти, покрывается румянцем, потому что беру ее за ладони и тяну на себя, а она, шатаясь, падает мне в руки, словно яблоко.

И пахнет так... Ни хрена не больницей.

Обнимаю ее крепче, тяну к себе, потому что от этого ее запаха и горячих от стыда щек начинает шуметь в голове. Я столько ночей дрочил, как ненормальный, вспоминая как классно она отсасывала мне в прошлый раз, как мне хотелось попробовать еще и еще, грубее и жестче, чтобы потом кончить на ее пухлые губы

и...

— Антон... - выдыхает Очкарик, сквозь джинсы потираясь об мой вставший член. -Скажи, что я не одна соскучилась...

— Шутишь? - хрипло смеюсь в ответ. - Скажи спасибо, что тебя нельзя трахать как нормальную человеческую женщину.

— А то что? - У нее дрожат ресницы и голос.

— Хочешь, чтобы я это во всех подробностях сказал что ли?

Она достаточно ненормальная, чтобы после моих слов у нее засверкали глаза, и пошлые мысли проступили во внезапно заострившихся чертах лица.

Приоткрывает губы.

Проводит по ним языком.

Черт, на фоне моих ночных фантазий - это слишком.

— Антон Владимирович? - вторгается в наше уединение голос Марины, и Очкарик стремительно сжимается, словно услышала змеиное шипение.

Приходится сразу обнять ее и притянуть к себе под подмышку, помогая топать до крыльца, на котором топчется уже одетая и собранная помощница по дому.

— Йени, это - Марина. Она наводит порядки и присматривает за котом. Я тебе о ней рассказывал.

Очкарик неуверенно кивает, но даже через много слоев одежды я все равно чувствую, как напряжены ее плечи.

— Марина, это - Йен, моя жена.

— Йен? - не понимает девушка.

— Йенифэер, - называет полное имя Очкарик. - Это в честь колдуньи.

По лицу Марины понятно, что она понятия не имеет, о чем вообще речь.

К счастью, это никак не отражается на тех ее способностях, ради которых я и собираюсь продлить с ней контракт.

— Запеканка с рисом и курагой в духовке, - говорит Марина, спускаясь с крыльца. -Ваши рубашки на сушилке. Оставьте их - я приеду во вторник и все поглажу.

— Спасибо, Марина.

Очкарик выдыхает только когда она полностью исчезает из виду.

Кусает губу снова и снова, кажется, почти не обращая внимания, что я уже дважды отвожу ее руку от лица.

— Ты не говорил, что она такая... молодая и симпатичная, - ворчит моя замороченная писательница.

— Ты удивишься, Очкарик, но в агентствах крайне мало женщин предпенсионного и пенсионного возраста. Особенно в том сегменте, который предполагает много физической работы по уборке жилой площади больше стандартной «двушки».