Изоморф. Дилогия - Лисина Александра

Одним из тех, кто не гонял беспризорников и всегда находил для них мелкую монетку, был одинокий, болезненно худой и откровенно нездорового вида старик, который изо дня в день сидел в самом конце улицы. Что он там делал, если перед ним не лежало ни шапки для подаяния, ни товаров на продажу, я долго не понимал. Но потом увидел, как к старику подошел чуть более сносно, чем большинство местных, одетый человек. Они о чем-то переговорили. После чего человек ушел, а старик достал из-за пазухи несколько аккуратно свернутых свитков и, развернув один, полдня что-то красиво на нем выписывал тонкой деревянной палочкой, регулярно окунаемой в чернила.

Тем же вечером заказчик вернулся и, бросив в морщинистую ладонь несколько медных монеток, забрал… ну, вероятно, письмо. Старик так обрадовался, что половину суммы припрятал за пазухой, а на вторую купил у соседки-торговки булочек с повидлом, из которых одну съел, а остальные раздал моментально подтянувшимся детям. Те, по-видимому, уже знали, что щедрый дедок непременно их угостит, поэтому сбежались к нему мгновенно. А когда булочки закончились, так же быстро умчались прочь, слизывая с пальцев начинку.

Меня же поведение старика удивило, в том числе и потому, что сам он не выглядел сытым. Я даже за ним проследил и, выяснив, что живет дедок в обычной лачуге, без двери и с забитыми досками окнами, поразился повторно. Но, наверное, в любом мире и в любом городе найдутся чудаки, для которых собственное благополучие значило гораздо меньше, чем возможность помочь тем, кому помощи ждать больше неоткуда.

Старика, как вскоре выяснилось, звали Лурр, и на рынке его не только жалели, но и помогали чем могли. Раз в пару дней кто-то из торговцев подходил и заказывал у деда какую-нибудь фигню. То сделать надпись на деревянной табличке, то игрушку раскрасить, то письмо написать… и каждый раз история с плюшками повторялась. Даже зная о том, куда он потратит деньги, люди все равно потихоньку его поддерживали. А старик был рад тому, что имеет, и ни разу не продемонстрировал, что такой образ жизни хоть как-то его тяготит.

И это при том, что он действительно был болен. Лурр часто кашлял. Иногда даже с кровью. Порой задыхался от непонятного мне недуга. А ходил так медленно и тяжело, что это и впрямь вызывало жалость. Тем не менее он был упрям, на удивление добр и даже в дождливую погоду неизменно появлялся на своем месте, стараясь заработать лишнюю медяшку не столько ради себя, сколько ради детей, которые вились вокруг него целыми днями.

Некоторых он даже пытался чему-то учить. Старательно объяснял, красивым почерком выписывая на земле местные цифры и буквы. Детвора, озабоченная другими проблемами, разумеется, не слушала. Зато для меня старик оказался настоящим открытием, и я ни разу не пожалел, что потратил на него столько времени.

Не то чтобы я всерьез рассчитывал, что вот так просто выучу алфавит или освою местную письменность. Однако это были знания. Потенциальная возможность адаптироваться, когда… вернее, если… у меня все-таки появится нормальное тело. Наконец, это было живое человеческое общение, по которому я успел соскучиться. Поэтому очень скоро перебрался с крыши в тот закуток, где на низенькой табуретке сидел старик Лурр, и часами лежал рядом, завороженно слушая его речь, внимательно глядя за тем, как он пишет, и стараясь запомнить все, что только возможно.

Пару раз, забывшись, я задерживался там слишком долго и упускал из виду время, когда следовало подкрепиться. Голод на изнанке ощущался совсем не так, как наверху – вместо того, чтобы кидаться на все живое, в сумеречном мире я просто хотел спать. Причем очень сильно хотел, и порой это становилось опасно.

Обычно в таких случаях меня выручали улишши, на плечи которых легли вопросы моего питания и снабжения. Но однажды случилось так, что принесенные ими запасы я за день подъел, а с новыми они еще не вернулись. И передо мной совершенно неожиданно встала проблема истощения.