Том 6 Лорд Эмсворт и другие - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2000)

Чувства человека, приехавшего надолго, а изгнанного через двадцать минут, по необходимости хаотичны, но одно Генри знал — времени у него бездна. Шел шестой час, день растягивался до бесконечности. Чтобы занять его, он пошел побродить, инстинктивно избегая лужаек перед замком, и добрался, наконец, до упомянутой кущи, где и присел поразмышлять о том, как бы увидеть Пруденс.

Судьба настолько причудлива, что он увидел ее в первые же минуты. Да, она больше напоминала кукушку в часах, но он ее видел. И, как мы уже говорили, пошел раздобыть лестницу.

Ничего удивительного в этом нет. Ромео подумал бы о том же, и даже Чет Типтон, если Галли не ошибся. Чем Генри хуже их? Ничем. Любой влюбленный, увидев на балконе возлюбленную, захочет присоединиться к ней.

В английских усадьбах то хорошо, что лестницу где-нибудь да найдешь. Генри попалась прислоненная к дереву. Лестница, даже средних размеров — нелегкое бремя. Он нес ее легко, едва ли ею не играя.

Он прислонил ее к стене, поставил потверже и начал взбираться вверх. Любовь окрылила его. Легко, как перышко, достиг он балкона, вбежал в комнату — а снизу на все это смотрел полковник Уэдж, решивший прогуляться, чтобы усмирить разум, кипящий после встречи с лордом Эмсвортом.

Если бы подошли к нему и спросили: «Полковник Уэдж, испил ли ты горькую чашу?», он бы резонно ответил: «Уж кто-кто, а я ее испил». Но нет, его ожидало еще одно испытание — какой-то взломщик без зазрения совести лезет в дом, не дождавшись ночи!

Вот почему давление его очень огорчило бы Э. Дж. Мергатройда. Ночью — да, рано утром — лезь, бывает. Но когда обитатели замка еще не переварили пятичасовых бутербродов… Полковник содрогнулся от негодования и дернул лестницу.

Она растянулась на траве, он — побежал на генеральные квартиры, просить подкрепления.

II

После дядиного ухода Пруденс не сидела в комнате. Влюбленная девушка, терзаемая совестью, пишет так же быстро, как писал лорд Эмсворт на вокзальном телеграфе. Кончив письмо и пометив: «Г. Листеру, эскв.», она лизнула его и запечатала задолго до того, как сам эсквайр[146] подошел к лестнице.

Теперь надо было найти горничную, с которой она успела завязать нежную дружбу, и подкупить ее; так что она пошла на поиски.

Вот почему, войдя в ее комнату, Генри никого не обнаружил. Точнее, так ему показалось, но вскоре он понял, что главное — есть. На столе лежало письмо, которое автор благоразумно оставил до конца переговоров. При нынешнем положении в замке опасно носить с собой письма, когда выходишь на линию противника.

Генри Листер дрожащими пальцами открыл конверт и прочитал слова: «Мой дорогой, золотой, миленький Генри!» Почувствовал он примерно то, что чувствовал на футбольном поле, когда откормленные члены другой команды вставали с его живота. Разум подсказал ему, что, если девушка тебя не любит, она так не напишет.

Письмо было просто прекрасное, ни прибавить — ни убавить. Оно было настолько лестным, что кто-нибудь, скажем — леди Гермиона, решил бы, что речь идет о ком-то другом. Даже сам он, перечитав его сорок раз, удивлялся, что богоподобное создание — это он и есть.

Правда, к концу тон немного менялся. От чистой лирики он сворачивал к сводке военных действий. Речь заходила об ожерелье, но Генри Листер читал дивную сагу с не меньшим восторгом, признавая, что случилось самое истинное чудо. Он тоже пожалел было Фредди, который нечаянно превращался в футбольный мяч судьбы; но утешился той же мыслью, что и Галахад, а именно — насчет яичницы. Мало того, он тоже решил, что леди Гермиона скоро сдастся. Казалось бы, ничто не омрачало его радости.

Однако кое-что ее омрачило. За дверью послышались голоса, один из них — вышеупомянутой леди Гермионы.

— Ты уверен? — говорила она.

Ответил ей голос незнакомый, ибо Генри Листер еще не имел чести познакомиться с Эгбертом Уэджем.