Укридж - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2011)

Я снова ее осадил.

— Мне показалось, мистер Коркоран, — сказала она со зловещим блеском в голубых глазах, — что вы тот, о ком говорилось в телеграмме моего племянника Стэнли.

— Телеграмме?

— Да. Мои планы изменились, и я вернулась в Лондон вчера, вместо того чтобы приехать сегодня вечером, и не успела я войти в дом, как пришла телеграмма, подписанная «Укридж», из деревни, где я жила это время. Она предписывала моему секретарю вручить джентльмену, который придет сегодня утром, наброски речи, которую мне предстоит произнести на банкете Клуба Пера и Чернил. Полагаю, телеграмма — часть какого-то нелепого розыгрыша, затеянного моим племянником Стэнли. И я полагаю, мистер Коркоран, что вы — тот джентльмен, о котором в ней говорится.

Ну, такие выводы я мог парировать хоть весь день напролет.

— Какое странное предположение! — сказал я.

— Вы считаете его странным? Тогда почему же вы сказали моему дворецкому, что мой секретарь вас ожидает?

— Видимо, он меня не так понял. Он производит впечатление, — добавил я надменно, — не слишком сообразительного типчика.

На краткий миг наши глаза встретились в безмолвном поединке, но опасность миновала. Джулия Укридж была цивилизованной женщиной, и это не позволяло ей развернуться. Пусть люди говорят, что хотят, об искусственности современной цивилизации и презирают ее лицемерность, но нельзя отрицать, что она обладает одним великим достоинством. При всех своих пороках цивилизованность не позволяет воспитанной даме, занимающей высокое положение в литературном мире, обозвать человека, как бы, по ее мнению, он того ни заслуживал, вруном и дать ему раза в нос. Руки мисс Укридж подергивались, губы крепко сжались, глаза заполыхали голубым огнем, но она совладала с собой и пожала плечами.

— Так что вы хотите узнать о моем лекционном турне? — сказала она, выкидывая белый флаг.

Мы с Укриджем договорились поужинать вместе в «Риджент-Гриле» в этот вечер и отпраздновать счастливое завершение его бед. Я пришел на рандеву первым, и мое сердце облилось кровью от жалости к моему другу, когда я заметил, с какой безоблачной беззаботностью он пробирается к нашему столику. Я сообщил ему роковую весть, как мог мягче, и он съежился, будто выпотрошенная рыбина. Ужин был не из веселых. Я прилагал всяческие усилия в качестве радушного хозяина — потчевал его изысканными яствами и забористыми молодыми винами, но и они его не утешили. Единственной его данью застольной беседе, если не считать редких междометий, была фраза, которую он произнес, когда официант вернулся с сигарочницей:

— Который час, Корки, старичок?

Я взглянул на мои часы:

— Ровно половина десятого.

— Примерно сейчас, — глухо произнес Укридж, — моя тетка начинает просвещать старушенцию.

Леди Лейкенхит никогда, даже в лучшие свои моменты, не производила впечатления искрящейся жизнерадостности, но, сидя напротив нее за чайным столом, я подумал, что выглядит она даже мрачнее обычного. Она выглядела, как женщина, удрученная тяжким известием. Собственно говоря, она выглядела точь-в-точь, как женщина, которая получила от тетки человека, который старается войти в ее почтенную семью путем брака, исчерпывающие о нем сведения.

В подобных обстоятельствах не так-то просто было поддерживать разговор о ’мгомо-’мгомах, но я не сдавался, и тут случилось то, чего я никак предвидеть не мог.

— Мистер Укридж! — доложила горничная.