Перевоспитать охламона - Кофф Натализа

Как только очнулся, врачи поставили меня в известность, что усиленные нагрузки для меня противопоказаны. Травмы слишком серьезные. Так что я стоял перед выбором, либо короткая, но стремительная карьера, либо долгая и бесславная жизнь бывшего спортсмена, так и не достигшего пика карьеры. Гордость кричала о славе, вот только зачем она мне лет через пять-шесть? Когда буду прикован к инвалидному креслу, слава мне точно не поможет. А вот ноги и спина нужны.

Долгие недели неподвижного лежания заставили о многом подумать, пересмотреть взгляды на жизнь. Почти каждый день ко мне приходили друзья, родные навещали каждый день. Сестренки вообще проводили у меня все часы приема, веселили меня, развлекали. Булатовы тоже были частыми гостями в моей палате. Гавр приходил раза два в неделю. Только Вилора не приходила. Не потому, что не хотела. Нет. Просто я запретил ей рассказывать о том, где нахожусь. Пару раз она сама мне звонила, просила помочь, но я ссылался на свое отсутствие в городе. Извинялся, обещал позже перезвонить, говоря, что на сборах, и вешал трубку. Ее голос был бальзамом для меня. С замиранием сердца слушал его, потому как в моих снах она молчала.

Гавр называл меня болваном, предлагал рассказать ей, где я и что со мной. Но я не хотел. Не хотел видеть ее жалость к себе, сочувствие в ее взгляде. От нее мне нужна только любовь, а вот подачек мне не нужно. Не хочу быть бродячим котом, которого она подобрала, обогрела и вылечила. Скорее всего, она примчалась бы меня навестить, шутила бы, или изучала бы мои ранения, с врачами бы, может, пообщалась. Но я не хотел, не хотел быть в ее глазах слабым, прикованным к кровати. Хотел быть ее лысым гопником, ее парнем, любимым мужчиной.

Ухватившись за костыли, поднялся. До процедурного кабинета добрался сам под присмотром Марии Петровны.

С каждым днем я шел на поправку. На горизонте начала маячить надежда на выздоровление. Вот только знал, в спорт я не вернусь. Перенесенные травмы не позволят. Хотелось напиться, или стукнуться головой о стенку от отчаяния. Но держался. Вот только апатия и депрессия бродили где-то поблизости.

К лету меня выписали. Но жить в своей квартире мне не позволили. Во-первых, нужен постоянный присмотр, во-вторых, тяжело мне будет взбираться на этаж. Поэтому родители забрали меня к себе. Начался долгий и нудный этап реабилитации. Массажи, лечебная физкультура, прочие процедуры, которыми были до предела забиты мои будни. Порой хотелось выть от отчаяния. Порой радовался своим крошечным успехам. С каждым днем мне удавалось самостоятельно передвигаться все больше, дальше, быстрее. Мама радовалась, украдкой смахивая слезы, и глядя на отца, который слишком уж внимательно читал прессу, держа газету вверх ногами.

За время моей болезни, прошел суд над водителем, въехавшим в мой внедорожник. Благодаря какому-то полутрезвому Шумахеру моя жизнь полетела к черту. А я даже не смог явиться на заседание слушания дела.

Лето пронеслось, почти незаметно. Булатовы к осени ждали пополнение, Ильяс с Эльвирой часто приезжали ко мне в родительский дом. Украдкой, как бы невзначай интересовался делами Вилоры. В ответ получал развернутые ответы от Эльвиры и осуждающий взгляд от Ильяса. Он считал, что мне следовало рассказать Вилке обо всем. Но я считал, что еще рано.

-Когда смогу сам своими ногами прийти к ней, тогда и расскажу, - упрямо говорил я другу. Булатовы молча соглашались, но смотрели на меня с осуждением.

В начале сентября попросил Гавра продать мой домик на море. Финансовый вопрос встал ребром, сбережения закончились, а висеть на шее у родителей мертвым грузом не хотелось. Домик продавал с тоской и сожалением. Когда-то мне так хотелось свозить туда Вилку, позагорать на солнышке, поплавать, поваляться на песке… Но пьяный водитель грузовика и этого лишил меня.