Стая - Сергеева Оксана (2014)

Разве можно после всего пережитого... после того как из тебя выбили дух, когда отстраненно, почти

бессознательно, чувствуешь, как собственный затылок бьется об асфальт, и твое почти бездыханное

тело тащат по плацу, восторгаться большим урожаем клубники в этот год. Или сетовать, что

смородину сожрала тля. Невозможно. Мир виделся другими глазами, и изменить это не так легко.

Больше месяца прошло с его увольнения со службы, но он так и не отошел от пережитых эмоций.

Внутри все перевернулось. После того как смерть, ухмыляясь, заглядывала в лицо, жизнь поневоле

виделась под другим углом. И во всепоглощающее счастье как-то не верилось. Этот короткий период

жизни вывернул его наизнанку, вызволив те внутренние качества, что до этого времени находились в

тени, делая его однобоким скучным человеком – таким как все. Но теперь агрессия и

беспринципность помогли ему выжить, стали похвальной и неотъемлемой частью души, которую он

научился сознательно использовать. И заставить все это убраться снова в тень – не по силам.

Невозможно. Потому и манило его, наверное, туда, — где на неведомых дорожках следы

невиданных зверей...

Завтра на работу. А там все те же лица. Те же пресные разговоры. Ничего не значащие фразы, глупые

идеи. И желания глупые и стремления недалекие. Всякая личность по определению уникальна, так

почему же вокруг столько одинаково безликих людей? Он пошел работать в этот автосервис от

безысходности, потому что тянуть время не представлялось возможным, а они – потому что хотели.

Это две большие разницы. Не было у него богатенького папочки, который прикрывал бы его

задницу. Не имелось бездонного кошелька, откуда можно черпать денежки, не считая. Потому – не

всегда есть, у таких, как он, право выбора. Почти никогда. А еще чаще – нет его и вовсе. А ему уже

опостылело разыгрывать хорошенького и все чаще хотелось послать всех нахер. И тот грозный хаос,

— полная неопределенность и неизвестность, — что царили в его душе и жизни, пугали его самого.

И выхода не видел, но и безропотным телком по жизни не был. Вот вам и кризис. Странно, что в

таком возрасте, — подростковый переходный он уже давно пережил. Но и тот период прошел для

него относительно спокойно без ярких бунтарских всплесков и страданий комплексами

неполноценности. Зато сейчас начал выдавать, сам себе порой удивляясь.

Поразительно: при таком полном осознании себя и всего вокруг, странно, что не находилось ни

капли смирения, чтобы спокойно реагировать на окружающих и их внимание. Возможно, будь их

методы посодействовать да посочувствовать спокойнее, и он бы не взрыкивал в ответ, не хамил, и не

искал укромного уголка, чтобы скрыться с глаз.

Но родные уверены в своем незыблемом праве на такое бесцеремонное вмешательство в его жизнь, а

он считал нормальным ответить соответствующе, не щадя и не заботясь об их обиженных чувствах.

Сколько раз слышал тихие разговоры отца и Нины. И в словах беспокойство, и озабоченность его

состоянием, но на душе становилось как-то скользко и неприятно. Сочувствие – это не то, чего бы он

хотел, а жалость самое меньшее, на что рассчитывал. Невольное признание его слабаком снова

поднимало в душе бунт. Тем плотнее он закрывался, тем глубже прятал свои чувства, тем сильнее

хотелось все перевернуть…

Нина женщина хорошая. Невысокого роста, с короткой стрижкой. Внешне приятная, они с отцом

даже чем-то схожи. У нее такие же темные волосы и голубые глаза. Она ладно вписалась в их семью, нашла общий язык со всеми. Кроме него. Денис не мог к ней привыкнуть. Его нельзя было

приручить вкусной едой или порядком. И без нее в его семье готовить умели, а с такой сестрой как

Татьяна, когда все детство с тряпкой в руке, — сам мог чистоту навести получше любой хозяйки.

***