Доктор Гарин - Владимир Сорокин (2021)

– Но вы рассказывали, что та ночь многое изменила в вашей душе.

– В душе? Так и сказал? Вероятно, выпил лишнего. Вы меня неизменно спаиваете, Маша.

– То есть преображения не было?

– Было, но…

– Вспоминать не хочется?

– Сейчас, во всяком случае…

– Ясно.

– Вспоминать – не гнилым овсом торговать…

– Не будем.

Она вынула из его мясистых, вечно недовольных губ папиросу, затянулась, вернула папиросу на место.

– Да, забыла: Ангелу опять затрясло, прямо во время танца.

– С кем она танцевала?

– С Дональдом. Но всё обошлось, он оказался джентльменом.

– Он и есть джентльмен, – серьёзно почесал бороду Гарин. – При всей его девиантности.

Помолчали.

– Гарин, – произнесла Маша.

– Да?

– Мне… очень хорошо с вами.

– Правда?

В ответ она трижды клюнула носом его плечо. Дотянулась, взяла с тумбочки бокал:

– Допьём?

Он не ответил. Она села, отпила, вытащила из его губ папиросу, прижалась своими, вливая в него терпкое вино. Он закашлялся, заворочался, сел.

– Простите. – Она приникла к нему.

– Это вы меня… простите… – Он тяжко вздохнул, обнял её. – Вы эдельвейс, а я… мамонт.

– И это замечательно! – Она прижалась к нему всем телом. – Оставайтесь мамонтом, умоляю вас.

Он склонился над ней, борода и нос угрожающе нависли в полумраке. Мгновенье он смотрел на неё, затем неловко и грубо сгрёб в объятьях, стал наваливаться.

– Мамонт, лучше на боку, – подсказала она.

Солнце встало над Алтаем, заливая лучами всё вокруг – кедровый бор, синевато-серые, с белыми вершинами горы, предгорные луга с уже ожившей травой, ещё прозрачные лиственные и густые хвойные леса, крыши посёлков. На неярком голубом небе виднелись лишь едва различимые перистые облака, подчёркивающие высоту и величие этого чистого неба, да бледнеющий с каждой минутой серп молодого месяца. Вдруг на западе вспыхнуло другое солнце – яростно-белое, маленькое, с булавочную головку, но гораздо ярче и сильнее привычного солнца. Белый беспощадный свет мгновенно накрыл утренний пейзаж, стирая привычные жёлтые лучи, падающие с востока, словно кто-то огромный и невидимый решил сфотографировать весь этот красивый весенний мир своим чудовищным фотоаппаратом. На мгновенье ни у гор, ни у кедров, ни у домов не стало тени. Вокруг белой вспышки заклубился оранжевый жар. И снизу, от утренней земли, к ней потянулся зловещий чёрный дымный хобот. Белый свет сменился жёлтым и оранжевым. А на просыпающийся мир обрушилась волна яростно сжатого, жестокого воздуха, колебля горные вершины, круша вековые ели и кедры, срывая крыши с домов, калеча или убивая всё живое.

Гарин и Маша проснулись от страшного грохота и сотрясения. И что-то сильно и неприятно толкнуло Гарина в сердце.

– Чёрт… – пробормотал он.

Разлепив глаза, он нащупал пенсне на тумбочке, надел на нос.

Рамы и стекла двух окон были выбиты. Рваные шторы трепетали. Голая Маша вскочила с кровати, подбежала к окну, увидела. Прижала руки ко рту.

– Что?! – Гарин сел в кровати, морщась и прижимая руку к левой груди.

– Гарин… это ядерная бомба, – простонала Маша. – Блядство! Сволочи! Ёбаные сволочи!!

– Бомба? – Морщась, он потёр грудь.

Слез с кровати, сделал шаг. Пошатнулся. Сердце трепетало. Выдохнул, вдохнул глубоко, подошёл к Маше. За разбитым, вывороченным окном раскинулся всё тот же ландшафт с кедровым бором, но что-то в нём было не так, зловеще не так. Гул и треск наполняли воздух. И бор редел на глазах: это рушились кедры, поражённые ударной волной. Десятки падали, увлекая за собой другие; выжившие отчаянно качались. Вспугнутые дрозды метались в воздухе. По массиву бора расходились малые и большие круги повала, мелькали медно-золотистые стволы, взмахивали обречённые ветки, и рушились, рушились, рушились деревья.

– Господи… – Маша прижала руки ко рту.

Он обнял её, забормотал: