Том 7. Дядя Динамит и другие - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2000)

— Чему тут радоваться? Я ее боготворю. До сих пор…

— Знаю, знаю. Не умел любить. На мой взгляд, нельзя связывать судьбу с воспитательницей детского сада, которая будет всю жизнь бить мужа лопатой. Но сейчас не до бесед о браке. Есть дела поважнее.

— Какие это?

— Дорогой мой, тебе безразлично, что Салли мечется по округе в одной рубашке? Где твое рыцарство?

Мартышка опустил голову. Ему было очень стыдно.

— Ах ты, и верно! — сказал он. — Она простудится.

— Это в лучшем случае.

— Ее схватит Поттер.

— Вот именно.

— Чтоб он лопнул!

— Да, и я бы этого хотел. Не констебль, а могучая сила природы. Никогда не думал, что такое рвение умещается в полицейской форме. Что ж, до свидания.

— Куда ты идешь?

— Туда, во тьму, — отвечал пэр, перекидывая через руку цветастый халат. — Мы не знаем, где Салли, но уйти далеко она не могла. Сиди здесь, отдыхай, размышляй.

Он вышел, ступая как можно бесшумней, а Мартышка откинулся в шезлонге и закрыл глаза.

«Размышляй!..» — горько подумал он и безрадостно засмеялся.

Но разум наш способен на многое. Казалось бы, какие размышления, когда мозг похож, скорее, на вихрь, чем на скопище серых клеток? Однако Мартышка заметил, что он и впрямь размышляет.

В сознании его, словно огненный образ, вставал графин, оставшийся на круглом столике и полный наполовину. Разум услужливо подсказал, что виски приносит пользу именно в таком состоянии. Любой врач, продолжал разум, порекомендует, нет — просто пропишет стаканчик-другой.

Через полминуты Мартышка отправился в обетованную землю, еще через полторы — сидел, задрав ноги, в своем любимом кресле. Спокойствие вернулось к нему.

В гостиной было очень тихо и очень хорошо; точнее — тихо и хорошо минут пятнадцать. К концу их вошел сэр Эйлмер и стало хуже. Поскольку сон его дважды прервали, он тоже вспомнил о графине и потянулся к нему душой. Опыт подсказывал, что самая жестокая бессонница — ничто перед стаканчиком-другим.

Мартышке он не обрадовался. Хотя ему и пришлось отказаться от прежних воззрений, он все же считал его гадом и ничуть не намеревался выпивать с ним в третьем часу. Жизнь, думал он, трудна и так, когда не натыкаешься повсюду на этого субъекта. Если бы после двух дней общения с будущим зятем сэра Эйлмера спросили, каким он хотел бы видеть мир, он бы сказал, что не привередлив, и просит только об одном: чтобы в мире не было Твистлтонов.

— Уфф! — сказал он. — Ф-фуф! Опять вы!

Очень трудно на это ответить. Мартышка не придумал ничего, только подпрыгнул сидя, что уже вошло в привычку, а приземлившись — нервно хихикнул.

И зря. Мы знаем, как относился к этому сэр Эйлмер. Да, он не рвал людей на части, но лишь потому, что не хотел связываться с судом. Он посмотрел на Мартышку — и увидел, что тот держит бокал.

— Эй! — вскричал он. — Я думал, вы не пьете.

— А?

— Не пьете!!!

— Именно, не пью.

— Тогда чего ж вы хлещете виски?

— Прописали.

— Что?!

— Врачи рекомендуют. Для здоровья.

Бывают минуты, когда, объяснив все, мы ждем, что из этого выйдет. Такая минута настала. Мартышка искал детского доверия в суровом лице будущего тестя; и тут вошла леди Восток.

Некоторым покажется, что таких совпадений не бывает. Шесть обитателей Эшенден-мэнор независимо друг от друга вспомнили о графине, который оставила Джейн! Однако другие увидят в этом ту неотвратимость, которая страшит и пленяет нас в греческой трагедии. Эсхил говаривал Еврипиду: «Неотвратимость — это вещь!», и тот с ним соглашался.

Как бы то ни было, леди Восток тоже привлек графин. Не в силах уснуть после недавней передряги, она подумала, не выпить ли виски, разбавив его водой. Увидев единомышленников, она удивилась.

— Эйлмер! — сказала она. — Реджинальд! Я думала, вы не пьете.

Сэр Эйлмер издал исключительно противный звук, как бы выговаривая носом: «Еще чего!».