Портрет обнаженной - Геннадий Сорокин (2021)

Долго мне ждать не пришлось. В соседней комнате зазвонил телефон, сотрудница ответила на звонок и предложила мне пройти к начальнику оперативной части СИЗО Чайникову.

– Привет, дружище! – Начальник оперчасти вышел из-за стола, пожал мне руку. – Зачем тебе Волков?

– Он вообще-то уголовный преступник и содержится здесь по нашему постановлению, – напомнил я.

– Только не надо демагогию разводить! – поморщился Чайников. – Мы с тобой друг друга не первый день знаем. Занят сейчас Волков. Через несколько минут освободится, и ты его увидишь.

– Картину рисует? – догадался я. – Портрет начальника СИЗО? Или его жены?

– Почти угадал, – дипломатично ответил начальник оперчасти. – Давай лучше я тебя хорошим чаем угощу!

Ждать пришлось полчаса. Об окончании работы над портретом сообщил работник хозобслуги[2].

– Там это… – заглянул в кабинет мужчина в робе. – Короче, он – все.

Чайников проводил меня в актовый зал и оставил с арестованным наедине на двадцать минут. Волков, в перепачканном красками рабочем халате, выглядел уже не тем робким пареньком, которого я видел в РОВД. Сейчас передо мной был не просто освоившийся в новой обстановке молодой человек, а уважаемый специалист, которого неожиданно оторвали от любимой работы.

– Я вижу, ты последовал моему совету? – кивнул я на повернутое к стене полотно на подставке. – Талант нигде скрывать не надо.

– Родители мне передачку не послали? – по-свойски, как приятеля, спросил Волков.

– Я, Паша, опер, а не посыльный, – мягко напомнил я. – Таскать в СИЗО гостинцы – это не по моей части. Пачку сигарет я бы мог захватить, но вспомнил, что ты не куришь, и не стал зря твоих родителей тревожить. Ты, Паша, вот что скажи: тебя совесть не гложет? Я ведь с тобой по-человечески обошелся, а ты со мной – как с врагом. Отчего же такая несправедливость? Что я тебе плохого сделал? Дал с родителями увидеться перед арестом? Накормить-переодеть разрешил?

– Я… я… я ничего такого не делал, – обескураженно пробормотал Волков. – Я все рассказал, как было…

– Все ли? – усомнился я. – А как же с портретом голой пионерки? Про него-то ты промолчал.

– Вы не спрашивали, а мне-то к чему всякую ерунду вспоминать?

– Портрет Кутиковой, Паша, это не ерунда. Это возможный повод для убийства, а ты его утаил.

– Ничего я не утаивал. Портрет Осмоловский рисовал, а я у него на подхвате был. Кутикову я голой не видел…

– Я все понял, – перебил я Волкова. – У меня к тебе больше вопросов нет, но я хочу, чтобы ты запомнил одну истину: «Не плюй в колодец – пригодится напиться». В этом следственном изоляторе содержатся несколько человек, которые с радостью окажут мне небольшую услугу. Они, каждый в своей камере, пустят слушок, что ты, Паша, стукач, мой тайный агент. В течение суток новость о тебе распространится по всей тюрьме, и тебя переселят на нары возле параши. Ты станешь изгоем. Ни один уважающий себя урка тебе руку не подаст и окурок докурить не оставит.

– Я… – начал было Волков.

Но я не дал ему продолжить:

– Ты надеешься на поддержку хозяина или кума?[3] Зря! Еще никому не удалось установить свои порядки в СИЗО. Воровские обычаи не обсуждаются, сведения о разоблаченном стукаче дополнительной проверки не требуют. Да, вот еще что! Тебе местные знатоки уголовного права уже напели, что в суде тебе переквалифицируют обвинение и ты выйдешь на свободу? Так оно и будет, только шлейф стукачества никуда не денется. На свободе стукачи не в чести.

– Я не знаю, что вы от меня хотите…

У Волкова затряслись губы, он был готов расплакаться в любую минуту.

– Почему ты лишился дара «оживлять» картины? – стал наседать я. – Только не ври мне про Осмоловского. Ты узнал, что он спит с Луизой, еще в прошлом году, а дар утратил в этом. Что произошло? Ты с Каретиной переспал?

– Не с ней, – вырвалось у паренька, но он тут же опомнился. – Ни с кем я не переспал, дар сам пропал!