Проклятая игра - Клайв Баркер (1985)

Думая о своем отце и прошлом, Марти остановился на собственном воспоминании, которое придавало некоторый смысл воспоминаниям Уайтхеда. Ему было пять или шесть лет, когда умерла женщина, жившая через три дома от него. Видимо, у нее не было родственников или неравнодушных друзей, которые могли бы забрать из дома то немногое, что у нее имелось. Совет забрал недвижимость и быстро все опустошил; мебель вывезли на аукцион. На следующий день Марти и его товарищи по играм нашли кое-какие вещи покойницы сваленными в переулке позади домов. Рабочие совета, которым не хватало времени, просто вывалили содержимое выдвижных ящиков в кучу, все бесполезные личные вещи, и оставили их там. Пачки старинных писем, грубо перевязанных выцветшей лентой; фотоальбом (она была там неоднократно: девочкой; невестой; старухой средних лет, уменьшавшейся в размерах по мере усыхания); множество бесполезных безделушек; сургуч, чернильные ручки, нож для вскрытия писем. Мальчики набросились на эти объедки, как гиены в поисках чего-нибудь питательного. Ничего не найдя, они разбросали разорванные письма по аллее; разобрали альбом и глупо смеялись над фотографиями, хотя какое-то суеверие не позволяло их порвать. Им не стоило утруждаться. Вскоре стихия разрушила все эффективнее, чем могли сделать их максимальные усилия. За неделю дождей и ночных заморозков лица на фотографиях испортились, испачкались и наконец полностью стерлись. Возможно, последние портреты ныне умерших людей превратились в грязь в том переулке. Марти, проходя по нему ежедневно, наблюдал постепенное исчезновение; видел, как чернила на разбросанных письмах дождем стекали вниз, пока памятник старой женщине не исчез полностью, как и ее тело. Если бы кто-то перевернул поднос с ее прахом на растоптанные останки ее вещей, они были бы практически неразличимы: и то и другое – серая грязь, чье значение безвозвратно утрачено. Грязь господствовала над всем.

Все это Марти смутно припоминал. Не то чтобы он видел письма, дождь, мальчиков – просто ретушировал чувства, вызванные этими событиями: скрытое ощущение того, что произошедшее в том переулке было невыносимо мучительным. Теперь его память слилась с памятью Уайтхеда. Все, что старик говорил о муке и бытийности вещей, имело какой-то смысл.

– Понимаю, – пробормотал он.

Уайтхед посмотрел на Марти.

– Возможно, – сказал он. – В те дни я был азартным игроком, гораздо в большей степени, чем сейчас. Война пробуждает это чувство, я думаю. Все время слышишь истории о том, как какой-то счастливчик избежал смерти, потому что чихнул, или умер по той же причине. Сказки о милостивом провидении или роковом несчастье. Через некоторое время начинаешь смотреть на мир немного иначе: всюду видишь примеры того, как действует случай, и становишься чутким к его тайнам. И, конечно, к его оборотной стороне – детерминизму. Потому что, поверь мне, есть люди, которые сами создают удачу. Люди, которые могут лепить случай как глину. Ты сам говорил, что чувствуешь покалывание в руках. Будто сегодня, что бы ты ни делал, не можешь проиграть.

– Да…

Тот разговор казался далекой эпохой, древней историей.

– Ну так вот, в Варшаве я услышал про человека, который не проиграл ни одной партии. Он был картежником.

– Ни одной партии? – Марти не верил своим ушам.

– Да, я был таким же циником, как и ты. Относился к историям, которые слышал, как к басням, по крайней мере, некоторое время. Но куда бы я ни пошел, люди говорили о нем. Мне стало любопытно, и я решил остаться в городе – хотя, видит Бог, там меня ничто не удерживало, – и найти этого чудотворца.

– Против кого он играл?

– Очевидно, против любого желающего. Некоторые говорили, что он был там в последние дни перед русским наступлением, играя против нацистов, а затем, когда Красная Армия вошла в город, остался.

– Зачем играть в такой глуши? Там не могло быть много денег.

– Их практически не было. Русские ставили на кон свои пайки, сапоги.