Проклятая игра - Клайв Баркер (1985)

– Это было в тот день, когда я взорвалась из-за тех идиотов. Я оставила тебе записку…

– Я ничего не получил.

– …в блокноте рядом с телефоном.

Записка была на месте: «Позвони Тою» и номер телефона. Он набрал номер и ждал целую минуту, прежде чем трубку сняли на другом конце провода. Это был не Той. У женщины, которая ответила на звонок, был тихий, потерянный голос, невнятный, будто она слишком много выпила.

– Могу я поговорить с Уильямом Тоем, пожалуйста? – спросил Марти.

– Он ушел, – ответила женщина.

– А-а. Понятно.

– Он не вернется. Никогда.

Голос звучал жутковато.

– Кто это? – спросила незнакомка.

– Не имеет значения, – ответил Марти. Интуиция восстала против того, чтобы назвать свое имя.

– Кто это? – снова спросила она.

– Извините за беспокойство.

– Кто это?

Он положил трубку, оборвав хлюпающие настойчивые звуки на том конце провода. Лишь сделав это, Марти осознал, что рубашка прилипла к его груди и спине, внезапно покрывшимся холодным потом.

Влюбовном гнездышке в Пимлико Ивонн полчаса или больше повторяла в трубку «Кто это?», прежде чем выронить ее. Потом она отошла от телефона и села. Диван был влажным: на нем расползались большие липкие пятна от того места, где она всегда сидела. Она предполагала, что это как-то связано с ней, но не могла понять, как и почему. Не могла объяснить и мух, которые с жужжанием слетались к ней со всех сторон, копошились в волосах и на одежде.

– Кто это? – снова спросила она. Вопрос казался вполне уместным, хотя она больше не разговаривала с незнакомцем по телефону. Гниющая кожа на ее руках, кровь, которую она оставляла в ванне после купания, жуткое зрелище в зеркале – все вызывало один и тот же гипнотический вопрос: «Кто это?»

– Кто это? Кто это? Кто это?

VI. Древо

34

Брир ненавидел этот дом. Он был холодным, а местные жители в этой части города негостеприимными. Стоило шагнуть за порог, как на него смотрели с подозрением. На это, как он вынужденно признал, имелись свои причины. В последние недели вокруг него стал витать запах, тошнотворный и сладковатый, из-за которого было почти стыдно приближаться к милашкам у ограды школьного двора, из страха, что они зажмут носы пальчиками, скажут «фу-у-у, какашка!» и убегут, обзывая его. Когда они так делали, ему хотелось умереть.

Хотя в доме не было отопления и ему приходилось купаться в холодной воде, он все же мылся с головы до ног три или четыре раза в день, надеясь избавиться от запаха. Когда это не помогало, покупал духи – в частности, с ароматом сандалового дерева, – и обливал ими свое тело после каждого омовения. Теперь комментарии, выкрикиваемые ему вслед, касались не экскрементов, а его сексуальной жизни. Он невозмутимо принимал шквал издевок.

Тем не менее тупые обиды гноились в нем. И дело не только в том, как с ним обращались в округе. Европеец после вежливого ухаживания все больше относился к нему с презрением: скорее как к лакею, чем как к союзнику. Его раздражало то, как его посылали в то или иное место искать Тоя – просили прочесать миллионный город в поисках сморщенного старика, которого Брир в последний раз видел карабкающимся по стене совершенно голым: его тощие ягодицы белели в лунном свете. Европеец терял чувство меры. Какие бы преступления ни совершил этот Той против Мамуляна, они едва ли могли быть серьезными, и Брир чувствовал слабость от усталости, думая, что придется еще один день бродить по улицам.

Несмотря на усталость, сон, казалось, почти полностью покинул его. Ничто, даже изнеможение, убивающее нервы, не могло заставить тело отключиться больше, чем на несколько торопливых минут, и даже тогда его разум видел такие вещи, такие ужасные вещи, что едва ли можно было назвать сон блаженным. Единственным утешением оставались его милашки.