Живём ли мы свой век - Углов Федор Григорьевич

Мирсаида Хайруллаева долго искать не пришлось: он помещался в пятой, соседней палате. Парень лежал на спине, вытянув по бокам руки, так, словно собрался умирать. На бледном, бескровном лице блестели чёрные глаза. Плотный валик жестких смолисто-чёрных волос усиливал бледность лица, делал его почти белым. Он вяло повернулся — в глазах затеплился огонек жизни.

Молдаванов тронул его за руку:

— А ты, брат, уже молодец! На поправку пошёл. Этак-то, неделя-другая — и фюйть... Махнешь на родину... Ты откуда?

— Я таджик, — сказал парень. И дрогнули длинные девичьи ресницы, отвернул лицо Мирсаид. «Зачем пришли?» — говорил его печальный, отрешенный взгляд.

— Дедушка к тебе приехал. Он тебя посетит нынче.

— Знаю, — кивнул Мирсаид, продолжая смотреть в сторону.

— Знаешь — хорошо. И ладно. Мы тут соседи. Подымешься — заходи в гости. А-а?.. Может, нужно тебе чего?

— У меня всё есть. Спасибо, — сказал Мирсаид и отвернулся к стене.

Вернувшись в свою палату, певец буркнул недовольно:

— Дикий субъект. Ты к нему с добром, а он...

— Парень едва жив, до нас ли ему теперь!

— Видно, оно так, да только у меня сердце больнее защемило. Вчера лучше было.

— Нынче вам блокаду сделают. Полегчает.

Певец шумно потянул носом воздух, откинулся на подушки. На белой стене четко вырисовывался профиль волевого, сильного человека. Кого-то он напоминал в эту минуту — Ивана Грозного или Бориса Годунова?..

Весь день певец ждал вызова в операционную, но вот уже наступил вечер, а о блокаде никто не вспоминал. В девятом часу в палату зашёл профессор. И подсел на койку к певцу.

— Блокаду ждете? А мы решили погодить. Посмотрим, как поведёт ваш спазм. Два-три дня повременим.

Молдаванов повеселел.

— Хорошо бы... без блокады.

— Посмотрим, посмотрим.

Художник сказал профессору о Мирсаиде. Молдаванов выразил удивление:

— Ну я, понятное дело, возраст, а они-то... — кивнул на художника, — только жить начали, а уже... сердце.

Профессор в раздумье проговорил:

— Будем надеяться, молодой человек поможет нам установить причины его болезни. Сердечные дела требуют откровенности. Тут, как в суде, надо говорить правду. Врач должен знать: психическая основа болезни или... патология, деформация сосудов. Редко случается в таком возрасте, но... бывает. Надо ж знать, надо знать...

Профессор помолчал, затем, кивнув на соседнюю палату, сказал:

— Тот... таджик... тоже неразговорчив. Они, молодые, таятся, им, видите ли, совестно, а врач гадай на кофейной гуще. У Хайруллаева произошла катастрофа в области желудочно-кишечного тракта. Проще сказать: пожар в животе. Не ест, не пьёт — питаем через вены, вводим раствор. Полагаю, и здесь имели место психические перегрузки. Стрессы. Не один, не два — серия сильнейших нервных потрясений. Молодой организм с одним стрессом, каким бы он сильным ни был, справится, а вот ряд стрессов, следующих один за другим... Да плюс физические напряжения, общая усталость, учёба, ночные бдения... Наверняка и здесь насилие над организмом, насилие, которого можно было бы избежать. Впрочем, это мои догадки. Мы исследуем, делаем анализы...

Пётр Ильич добавил задумчиво: