Каменные небеса - Нора Джемисин (2017)

– Если ты орудие, разве не следует тебя довести до совершенства, насколько это возможно? – Голос ее спокоен. И все же подспудная, гневная дрожь всего окружающего – молекул, сжимающихся пластов у нас под ногами, диссонансный скрежещущий визг на пределе нашей способности сэссить – говорят мне, что Келенли невыносимо то, что я только что сказал. Я поворачиваю к ней голову и осознаю, насколько мой разум зачарован тем, что эта двойственность не проявляется на ее лице. Это другая черта, которой она схожа с нами. Мы давно научились не показывать боли, страха или печали в любом пространстве над землей или под небом. Проводники говорят нам, что мы созданы, чтобы быть подобными статуям – холодные, неподвижные, молчаливые. Мы не понимаем до конца, почему они уверены, что мы на самом деле такие; в конце концов, мы на ощупь такие же теплые, как они. Мы чувствуем эмоции, как, видимо, и они, хотя мы действительно менее склонны демонстрировать их на лице или в языке тела. Возможно, потому, что у нас есть земноречь? (Чего они, вроде бы, не замечают. Это хорошо. В земле мы можем быть самими собой.) Нам никогда не было понятно до конца, сделаны ли мы неправильно или они понимают нас неправильно. И имеет ли это значение.

Келенли внешне спокойна, но внутри горит. Я смотрю на нее так долго, что она резко возвращается в себя и улавливает мою мысль. Она улыбается.

– Я думаю, вы похожи на меня.

Я обдумываю возможные смыслы этого.

– Не так, – говорю я по привычке. Мне приходилось порой объяснять это младшим проводникам или другому персоналу. Мы сделаны как статуи еще и в этом отношении – воплощение дизайна, которое сработало в этом случае, оставив нам способность испытывать страсть, но мы не заинтересованы и не можем давать потомства, если бы вдруг нас увлекло. Келенли тоже такая? Нет, проводники говорят, что она была сделана, чтобы отличаться от них только в одном. У нее есть наши мощные, сложные, гибкие сэссапины, которыми не обладает ни один человек в мире. Во всем остальном она как они.

– Как удачно, что я не говорила о сексе. – От нее исходит тягучий гул насмешливого изумления; это и беспокоит меня и делает приятно одновременно. Не знаю, почему. Не замечая моего внезапного смущения, Келенли встает на ноги.

– Я вернусь, – говорит она и уходит.

Она не возвращается несколько дней. Она, тем не менее, остается отдельной частью нашей последней сети, так что присутствует во время нашего бодрствования, приема пищи, испражнения, в наших рудиментарных снах, когда мы спим, в нашей гордости за себя и друг за друга. Это не ощущается как наблюдение, даже если она смотрит. Не могу говорить за остальных, но мне нравится, когда она рядом. Не все остальные любят Келенли. Гэва особенно против этого, что она передает нам во время нашего тайного разговора.

– Она появляется, как только мы утратили Тетлеву? Как раз под завершение проекта? Мы усердно трудились, чтобы стать тем, что мы есть. Когда все будет сделано, они будут благодарить ее?

– Она лишь замена, – говорю я, пытаясь быть гласом разума. – И хочет она того, чего и мы. Нам нужно сотрудничать.

– Это она так говорит. – Это Ремва, который считает себя умнее остальных. (Мы все созданы одинаково разумными. Ремва просто засранец.) – Проводники не допускали ее к нам не просто так. Она может быть бунтаркой.

Это глупость. Я уверен в этом, хотя не позволяю себе высказать это земноречью. Мы часть великой машины. Все, что улучшает функционирование машины, имеет смысл; все, не относящееся к этой цели, – не имеет. Будь Келенли непослушной, Галлат отослал бы ее в терновую рощу вместе с Тетлевой. Это мы все понимаем. Гэва и Ремва просто упертые.

– Если она бунтарка, то это в свое время проявится, – твердо говорю я. Это не закончит, но хотя бы отложит спор.

Келенли возвращается на другой день. Проводники собирают нас вместе для объяснений.