Каменные небеса - Нора Джемисин (2017)

Община два дня стоит лагерем на краю пустыни Мерц, готовясь к походу, хотя истина в том – как тебе доверилась Юкка, пока ты вместе с ней докуривала последнюю мелло, – сколько ни готовься, путешествие легче не станет. Люди будут умирать. Тебя среди таковых не будет – любопытно сознавать, что Хоа вмиг унесет тебя в Сердечник, если возникнет какая-то реальная опасность. Возможно, это шулерство. Только это не так. Ты собираешься помогать как можешь – и поскольку ты не умрешь, ты увидишь страдания многих других людей. Это меньшее, что ты можешь сделать сейчас, посвятив себя делу Кастримы. Выносить это зрелище и биться как огнь земной, чтобы не дать смерти взять больше ее законной доли.

А пока люди у костров трудятся в две смены, жаря насекомых, высушивая клубни, выпекая из последнего зерна галеты и засаливая мясо. Достаточно подкормившись, выжившие люди Матчиша оказались особенно полезными в смысле добывания еды, поскольку некоторые из них местные и помнят, где могут быть заброшенные фермы или не обчищенные до конца развалины после Разлома. Скорость будет иметь значение: выжить – значит, выиграть гонку между простором Мерца и припасами Кастримы. Из-за этого Тонки – которая все больше выступает как спикер от Инноваторов, что ей ужасно не нравится, – наблюдает за быстрой и грязной разборкой фуражных повозок и переделкой их в новые, более легкие и более устойчивые к тряске, которые будет легче тянуть по пустынным пескам. Стойкости и Селекты перераспределяют оставшиеся припасы, чтобы потеря любой повозки, если ее придется бросить, не привела к какому-нибудь катастрофическому дефициту.

Последнюю ночь перед пустыней ты сидишь, ссутулившись, перед одним из кухонных костров, по-прежнему неуклюже пытаясь есть одной рукой, когда рядом с тобой кто-то садится. Это немного пугает тебя, и ты вздрагиваешь, роняя с тарелки кукурузный хлеб. Рука, поднимающая его, широкая, бронзовая и покрытая боевыми шрамами, с лоскутком желтого муарового шелка на запястье – теперь грязного и обтрепанного, но все же узнаваемого. Данель.

– Спасибо, – говоришь ты, надеясь, что она не воспользуется возможностью начать разговор.

– Говорят, что когда-то ты была в Эпицентре, – говорит она, подавая тебе хлеб. Значит, не повезло.

Тебя не должно удивлять, что люди Кастримы шепчутся о тебе. Ты решаешь не обращать внимания, подбирая хлебом очередную порцию похлебки. Сегодня она особенно хороша, приправлена для густоты кукурузной мукой, в ней много нежного соленого мяса, которого после каменного леса было много. Всем нужно поднабрать жирку по максимуму, чтобы подготовиться к пустыне. Ты не думаешь о мясе.

– Была, – говоришь ты, предостерегающе, как ты надеешься.

– И сколько колец?

Ты кривишься от отвращения, думая о том, как бы объяснить «неофициальные» кольца, данные тебе Алебастром, о том, насколько ты опередила даже эти, думая, как бы быть поскромнее… и, наконец, решаешь быть точной.

– Десять. – Иссун Десятиколечница, звали бы тебя теперь в Эпицентре, если бы старшие снизошли до признания твоего нынешнего имени и если бы Эпицентр еще существовал, если это имеет значение.

Данель понимающе присвистывает. Так странно встретиться с человеком, который это понимает и ценит.

– Говорят, – продолжает она, – что ты можешь многое делать при помощи обелисков. Так ты разбила нас в Кастриме. Я понятия не имела, что ты сможешь так накрутить жуков. Или поймать стольких камнеедов.

Ты делаешь вид, что тебе все равно, и сосредотачиваешься на хлебе. Он чуть сладковатый; повара пытаются извести сахар, чтобы освободить место для более питательных съестных припасов. Он очень вкусный.

– Говорят, – продолжает Данель, искоса наблюдая за тобой, – что какой-то рогга-десятиколечник расколол мир там, в Экваториалях.

Нет уж.

– Ороген.

– Что?